БАЙЖАН. (Ноет.) Утро плакаю, вечер плакаю, ночь плакаю. Болит все. Серсе болит. Вся не могу. Дочка уехал, сын уехал, другой дочка уехал. А внучка был – сгорел. Жинка моя сгорел. Аллах на меня в серсах. Помирать надо – не могу. Охота работать, охота жить, охота ходить – не могу. Зойка траву дает. Хороший баба Зойка. Добрый баба. А жинка моя – сгорел…
Байжан плачет. Марина смотрит на него.
МАРИНА. (тихо.) Голодный ты?
БАЙЖАН. Бутилка собирал. Нет. На озеро. Народ купаитса – бутилка бросал. Байжан забирал. Сдавал. Стыдно. Не голодный…
МАРИНА. Хлеба принести?
БАЙЖАН. (машет руками.) Нельзя! Нет, нет! Не надо!
МАРИНА. Ладно, не надо. Дают – бери, а бьют – беги. Не надо ему. И все.
Быстро ушла в дом, вынесла полбуханки хлебы, сунула Байжану в руки. Байжан молчит. Плачет, смотрит на Марину снизу вверх.
БАЙЖАН. Стыдно, Маринка… Стыдно…
МАРИНА. Сколько тебе… лет-то тебе сколько?
БАЙЖАН. Не знаю. Много. Забыл. Сто. Двести. Не знаю. Рука болит, нога болит. Скот пасти – силы нету. Сын уехал, дочка уехал, другой дочка уехал. Жинка сгорел. Байжан не надо никто. Байжан пустые бутилка собирал, сдавал прыемный пуныкыт. Работа нету. Жить нету. Кынь жек.
МАРИНА. Ну хватит, хватит, расхныкался. Тихо. Не плачь, сказала. Ну?
Из леса по старой дороге с корзиной в руках идет Зоя. Она в желтом дождевике, в сапогах. По-старушечьи повязалась платком. Прихрамывает на левую ногу. Увидела Марину с Байжаном. Остановилась у крыльца.
Марина оглянулась, увидела Зою. Быстро пошла к тазику. Стирает.
ЗОЯ. Здравствуй, Байжан…
БАЙЖАН. Драстуй, Зойка…
Зоя сняла плащ, встряхнула его, положила на крыльцо. Села, принялась разуваться. Под плащом – старенькая кофта, черная юбка. Старуха старухой.
МАРИНА. А мне?
ЗОЯ. Чего – тебе?
МАРИНА. Мне “здравствуй” сказать уже не надо, так?
ЗОЯ. Здорово.
МАРИНА. Здравствуй, здравствуй, сестричка.
ЗОЯ. Я думала – уехали уже. Не уехали, значит.
МАРИНА. Успеем еще.
ЗОЯ. Боюсь, не успеете.
МАРИНА. А ты не бойся. Не бойся давай.
ЗОЯ. Пора уж.
Марина молчит, смотрит на Зою, которая начала перебирать травы в корзине, перекладывать их, рассматривать.
МАРИНА. Ну, что ты как старуха ходишь? Ты ведь молодая еще. Сажей намажься давай еще, чтоб уж совсем залепуха была. Ну?
ЗОЯ. Дак старуха, старуха я и есть. Молодая – ты у нас.
Марина села на крыльцо рядом с Зоей.
МАРИНА. Зоя, милая моя…
ЗОЯ. Что? Посиди, Байжан, я сейчас… (Встала.)
МАРИНА. Сядь. Сядь. Зоинька, я говорю: посмотри на себя в зеркало, посмотри. Надо ведь за лицом поухаживать, надо педикюр, маникюр сделать, себя в порядок привести. Глупая ты. На кого похожа? Специально над собой издевается. Ты думаешь, мне эти деньги нужны? Да если бы ты их на себя потратила, я бы и слова не сказала тебе. Купила бы ты себе одежонку какую-никакую, платья ведь приличного нету. Купила бы, мужика нашла бы, дом в порядок сделала и жила бы. Дак ты как чувырла ходишь, страшнее атомной войны. Ты их решила держать и все, деньги-то, я ведь вижу. А такая инфляция вокруг. А ты их себе в гроб положишь, чем на себя потратить. Они заплесневеют у тебя, а ты так и будешь вот так вот жить продолжать. Существовать. Вот как это называется! А люди – вон как живут! Слышишь, Зоинька? А я бы эти тити-мити потратила, как надо, свою-то половину. Для жизни. Один раз живем и больше не будем, понимаешь? Понимаешь?
ЗОЯ. Поезжай. Христос тебе попутчик. Давай.
МАРИНА. (Молчит.) Христос. Христос. Христос, значит. Христовенькая ты наша. Не хочет по-хорошему. Не желает! Так вот, Зоинька, я и шага отсюда не сделаю, а своего добьюся! Шага! Шага!
ЗОЯ. Твоего тут нету.
МАРИНА. (раскипятилась.) Мешком прикинулась! Как баран на новые ворота смотрит! Все тут мое! Я, Зоя, милицию сюда приведу, разберуся с тобой по-плохому, не по-хорошему!
ЗОЯ. Деньги отец мне оставил. Опять да заново тебе. И дом мой. И все тут мое. Не верещи, птицы пугаются. Твоего тут нету.
МАРИНА. Я поору тебе, змеюка. Я поору! Пигалица! У отца скопленное было – делить надо поровну! По-человечески! По-справедливости! По-советскому! А не так, как ты!
Налетел ветерок, посыпались с яблони на землю белые лепестки.
ЗОЯ. Ладно, Байжан, пошли в дом…
МАРИНА. Стой! Стой, сказала!
ЗОЯ. Пошли.
МАРИНА. Со мной сначала поговори, потом с калбитом с этим грязным говорить будешь! Сядь, договори, реши! Ну?!
БАЙЖАН. Ой- бай…
ЗОЯ. Решила. Пошли.
Байжан пугливо встал с земли, быстро пошел за Зоей в дом. Марина следом. Зоя закрылась на щеколду.
МАРИНА. Ну, гадюка какая… А ну, открой! Открой, сказала! Ну?! Я тебя выведу на чистую воду! Ведьма! Колдовка! Вот в кого ты тута превратилася: в ведьму! Да я сюда к тебе санэпидемстанцию приведу, пусть разберутся с тобой! Устроила тут лазарет, ветлечебницу, больницу на дому колдуешь, людям мозги пудришь, да? Чему не надо быстро научилась! Я знаю тебя, ведьма! Ты тут блядям аборты подпольные делаешь! Ведьма проклятущая, колдовка бессовестная!
Бросилась к корзине, которая осталась на крыльце. Вытряхивает из нее на землю траву, грибы.
Ты посмотри-ка, а? Ты посмотри! С утра она в лес бегала, грибочки собирала! Люди добрые, какие грибочки в июне месяце?! А она нашла, ведьмюга такая! Поганочки, мухоморчики, травку она собирает! Дурман делать, людям болезни присушивать! Змея какая, с тобой тут жить страшно! Намешаешь отравы, присушишь, потом не отвяжется! Знахарка, Баба-Яга, ебит твою мать, всю кыргызню она с округи собрала! Вот, вот, вот тебе, вот, вот!!!!
Вытряхнула все из корзины, потоптала ногами. Заплакала. Пошла к тазику, стирает. Что-то бормочет, ругается.
Из степи летит стон, летит и умолкает у леса.
Сестра называется… Гадина! Ничего родственного в ней, в собаке в такой, нету… Ни капелюшечки не осталось… Ведьма! Ничего!
Из калитки к дому быстро идет Николай.
(кричит.) Кто там опять? Кто? Ты? Ты чего?
КОЛЯ. Гомонец забыл.
МАРИНА. У тебя в кармане были деньги. Мало? Какой тебе еще надо кошелек? Осетрину покупаешь, что ли? Зачем это?
КОЛЯ. (идет к дому.) Сейчас. Ихь гее туда, а потом обратно. Там пиво на пляж привезли, мороженое будет…
МАРИНА. Я ж тебя не на пляж, а в магазин посылала. Где ты был?
КОЛЯ. Глаза полоскал. (Стучит в дверь.) Кто дверь закрыл?
МАРИНА. (хватает мокрое белье с веревки, кидает в тазик.) Глаза полоскает он! Собирайся! Никакого пива! Едем.
КОЛЯ. Здрасьте.
МАРИНА. Не здрасьте, а поедем остюда. Хватит. Поговорила с ней, все ясно. Не отдаст. Надо писать заявление в суд. (Громко.) Надо скандалить в мировом масштабе. Она свои штучки-дрючки, мы – свои. Едем.
КОЛЯ. Правильно. Давай, поезжай. Дай мне вшивчиков и гони, верно. А я пока тут побуду.
МАРИНА. Как – гони? Ты зачем сюда явился? На солнышке загорать? По пляжу ходить, голых девочек смотреть, глаза полоскать? Кто поможет мне? Муж ты или не муж?
КОЛЯ. Муж, муж. Объелся груш. Дай денег и поезжай одна.
МОЛЧАНИЕ.
МАРИНА. Спасибо, Коля. Спасибо. (Села на крыльцо, зарыдала.) Тебе это не надо. Это мне надо, да? Мне? Мне?
КОЛЯ. (вздохнул.) Нам, нам. Тихо. Ну, Мариночка, ну, лапонька моя… Я не могу по такому солнопеку ехать, по жаре. У меня головка бо-бо, я ведь нежный, ты ведь знаешь, ну?
Марина молчит, вытирает слезы.
МАРИНА. Нет, пожалуйста, отдыхай. Но отдыхать-то надо, Коленька, когда дело сделано. У нас отпуск еще две недели и все. И опять надо в Мурманск. Это ж не три копейки, Колянский, скопления-то отцовы. На дороге не валяются. Я хоть и в столовке, а такого никогда не получу, за год даже. А ты, перелетная птичка, и подавно. Понимаешь?
Коля сел на крыльцо рядом с Мариной, молчит, тоскливо смотрит в землю, тяжко вздыхает.
Да сбрось ты жука, по ноге вон ползет, зараза такая… Господи, сколько их тут расплодилось! Я говорю ведь, у ведьмы этой погреб забит покойниками. Точно. Вот они и расплождаются, вот они потому и ползут… Какие-то черные, блестящие, с крыльями, покойницкие, мяса человеческого обожравшиеся… Их раньше не было. А сейчас: жуки, пауки, червяки, мошки, муравьи какие-то, комары. А муравьи черные… Едешь, ну?
Из степи, нарастая, несется тревожный шум…
КОЛЯ. Ну, дядя Сарай я, ну, дядя Сарай… Лопух я, а?
МАРИНА. Что? Что сказал? (Наклонилась к Николаю, принюхалась.) Коляша, это что, а? Колямба? От тебя духами пахнет? На щеке помада? Это что, а?
КОЛЯ. Поезжай, не гони кино. Едь, ну?
МАРИНА. (пораженно.) Ты ведь только на десять минут вырвался? Ты когда успел? Мне что теперь, по шкварнику тебе заехать? Ты что же, всегда так со мной будешь поступать, всегда, да?
КОЛЯ. Ну, ладно, ладно, не крути динамо…
МАРИНА. Мы тут сутки всего, а он уже где-то нашел, подобрал… Да я месяц с тобой, а ты мне каждый день концерты… Тебе меня мало, не хватает, да?
КОЛЯ. Помолчи, помолчи…
МАРИНА. Помолчи? Голытьба! Подобрала его на помойке! Отмыла, отогрела, жратвой в столовке накормила! Дуб ты, дуб ты мелконарезанный! Добра не понимаешь! Все! Помолчала – хватит! Пропади пропадом! Думала: из общаги выедем, комнатешку купим… А он опять, опять! Провались! Полоскайся! Иди!
На крыльцо вышла Зоя, следом – Байжан испуганно выглядывает из-за ее спины.
Оставайся! С колдовкой вон живи! Она, гляжу, тебе глянется! Вот давай! Тебе все равно – лишь бы всунуть куда! Уйди с дороги, Баба-Яга колченогая!
Толкнула Зою, пошла в дом. Вышла с чемоданом. Кидает в него мокрые тряпки. Бросила что-то в Николая.
На! На! На! Задавись! Стираю ему его тряхомудье! Он мне еще заразу какую принесет в постель! На, на!
Снова убежала в дом. Николай сел на землю, вздохнул, взял на ладонь жука.
КОЛЯ. (тихо.) Жучок, а, жучок? Ты куда буром прешь? Откуда прибежал? Из леса? Тихо у тебя там, спокойно, никто не орет. Ежовой марухи, как у меня, у тебя там нету. Орет на тебя жучиха? Нет? А тут видишь, какой хипиш стоит… Жучиха моя с ума сходит… Красивый ты, блестящий…
Зоя смотрит на Николая. Марина покричала в доме, выскочила во двор в другом платьи. На ногах у нее туфли с каблуком. Ходит Марина, каблуки в землю проваливаются, ноги подгибаются.

• « ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И УБИЙСТВО ЖАН-ПОЛЯ
• » Песочные часы