Фырчит, носится по комнате, пляшет. Хватает Зою за руки.
А ну, вставай, ведьма! Пришел твой последний час! Вставай, хватит тюльку косяком гнать! Вставай, раз говорю тебе!
ЗОЯ. (Смеётся.) Да что у тебя, шило в заднице, сядь!
КОЛЯ. (страшным голосом.) Вставай!!! Садись мне на загорбышек и погнали наши деревенских! Пора летать, ведьма! Вставай, быстрее, ну? Пока петухи не закукарекали! Садись! Ну, кому сказал! Руки сюда, за шею мне возьми! Ура! Ура! Ура-а-а-а-а!!!
Ухает, кричит, свистит. Заставил Зою сесть ему на спину. Зоя руки обвила вокруг Колиной шеи, хохочет. Коля прыгает по комнате.
По-ле-те-ла ведь-ма! Ура! Разойдись народ! Да здравствует КПСС! Даешь БАМ! Я тебе на рельсах дам! Ура! Ура! Летим! Летим! Черт и ведьма летят! Разойдись, а то задавим! Ух, ух! Работаем за двух! Ура! Гнилушками питаемся! Догоним и перегоним Штаты! Черт и чертяка! Ведьма и ведьмак! Ура-а-а-! У-у-у-у! Ы-ы-ы-ы! Ура! Даешь! Ух, ух, кукарекает петух!
Набегался, напрыгался.
Упали оба на кровать. Хохочут, тяжело дышат.
МОЛЧАНИЕ.
ЗОЯ. (молчит, тихо.) Любишь меня? (Провела по лицу Николая рукой.)
КОЛЯ. (смотрит в потолок, весело.) А то!
ЗОЯ. (Молчит.) Умереть бы сейчас… (Совсем тихо.) И не жить никогда, никогда, никогда… Умереть бы…
Молчат. За окном моросит дождик. Где-то далеко в лесу снова сова кричит, потом – колокол звонит.
Коля провел по Зоиной ноге рукой. И вдруг быстро поцеловал ее ногу.
Ты что? Ты что? Разве можно? (Прикрыла ноги одеялом.) Нельзя… Ты что мне ноги целуешь? Стыдно… Я ведь не царица какая-нибудь тебе… Нельзя… Не надо… Стыдно мне…
КОЛЯ. Болит?
ЗОЯ. Кто? Что?
КОЛЯ. Нога – болит у тебя?
ЗОЯ. Нет, что ты… Это у меня в детстве еще… С тех пор вот – хромаю немножко…
КОЛЯ. Ну, расскажи?
ЗОЯ. Что рассказать?
КОЛЯ. Что у тебя в детстве случилось, с ногой вот?
ЗОЯ. (молчит, смотрит на Николая.) Постой… Постой… (Встала, прошла к буфету.) Погоди-ка… Морозит меня что-то… Заболела я, наверное… Простыла… Где-то градусник у меня был… Надо мне себе температуру измерить… Постой…
Нашла градусник. Вдруг выронила его, разбила. Хрустальный звон.
Ой, Господи… Разбила… Опять будто кто-то позвал меня… Не слышал, нет?
На крыльце сидит маленькая девочка в белом платьице. Сидит, молчит, смотрит, не мигая, в темноту. Рядом – отец девочки: в сапогах, в клетчатом пиджаке, фуражка на голове.
Зоя, задохнувшись, напряженно смотрит во двор, стоя у окна.
КОЛЯ. Да никто не звал… Нету никого…
ЗОЯ. Разбила… Испугалась… Позвал кто-то…
Присела на пол, начала подбирать осколки.
Вот ведь как, а? Заболела я, что ли? Раскатилась ртуть… Не замерзает и не собрать… Не собрать… Не собрать….
В темноте на полу зажглись маленькие звездочки – капельки ртути. И горят, горят…
Да что это со мной? Будто бы уже было когда-то такое однажды со мной… Было, да… Постой… Отец, что ли, вот так же вот градусник разбил… Постой-ка… Было такое уже… Что это со мной? Отец, да… Господи, за что я его так проклинаю… Что плохого он мне сделал… Сам жил несчастный и помер, а я живу… Прости ты меня, ради Христа, отец…
Растерянно смотрит на Николая.
КОЛЯ. Оставь. Соберешь осколки утром. Не переживай. Новый купим. Сюда иди, согрейся, ну, иди, иди…
Зоя испуганно пошла к кровати, села на нее.
Ну, расскажи давай, что у тебя в детстве случилось с ногой? Расскажи? Мне про тебя все интересно… Слушаю тебя, ну?
Зоя долго-долго смотрит на Николая. Прижалась к нему.
ЗОЯ. (тихо.) Хороший ты какой… Веселый, смешной, добрый, красивый, сильный… Добрый ты… Сильно добрый… Меня слушать хочешь… Никто не слушает… Добрый ты человек, Коля…
КОЛЯ. Рассказывай, рассказывай, а то я стесняюсь, когда меня хвалят…
Смеются.
ЗОЯ. (улыбается.) Скучно тебе будет. Ну, раз просишь – расскажу. Смaлку я невезучая была. Мне лет семь, поди, было, Маринка старше меня – пошли мы по грибы с ней. Мать у нас померла, мне год еще был тогда. Не помним ее. Лида звали. Маму нашу – Лида звали… Лида. Ли-да. Мы с таких вот лет сами выросли. Сами варили, пекли, сами все делали. За грибами ходили. Какая там тогда, в то время, еда была? Подножный корм. Плохо жили, как и все. Ну, пошли мы с ней. Заблудились. Сутки ходили. Ночь в лесу. Ночью буря, гроза. Мы в какую-то яму залезли. Дерево упало. Придавило мне толстой веткой ногу. Больно было и страшно. Чашечку вот прямо раздробило. Маринка твоя бросила меня, убежала со страху. Я так до утра и лежала. Жуки по мне ползали, муравьи. Кричала, кричала, а потом сил не стало. Стала я умирать. Вижу, как сквозь туман: будто леший ко мне руки тянет. Черт с бородой… А это – Байжан был. Казах вот этот. Уж сколько лет с тех пор прошло, а он все такой же: бороденка, усики, бровки, ничего не меняется. И лицо, коричневое, как глина. Я, вроде, ему и благодарная, что спас меня, Маринку нашел – она там, рядом спряталась в ямку… И благодарна, и боюсь его всю жизнь. Меня отец, маленькая была как, все Байжаном пугал. Ну, вот, он меня к себе домой привез. Дом у него был такой, саманный. Жену его помню. Сауле звали. ”Луч” по-казахскому… А по-нашему – Света. Тетя Света. А Байжан – значит: “Богатый человек пришел”… Видал, какой богач? А тетя Света – как лучик, правда, была. Морщинки, добрая. Конфетками меня из железной банки кормила, леденцы такие… Первый раз в жизни я тогда конфеты попробовала. А на банке той пальмы нарисованы были. Добрая была. Давай мне ногу промывать, бинтовать. А сама – вся в деньгах увешена…
КОЛЯ. Как это?
ЗОЯ. Ну, браслетики у нее такие были, мониста, из денег серебряных… Из монеток. И тут, и тут. Вся. Сауле. Тоже – коричневая, шоколадка будто. От нее дымом пахло, овчиной, коровами… Добрая была. А у нас матери не было. Я ее на всю жизнь запомнила… (Пауза.) Бедная. Заживо сгорела в доме. Года три, что ли, назад… А Байжан как дурак сделался с тех пор. Я лечу его вот, прикармливаю. Он тут часто бывает. Надо забрать его к себе совсем. Заберу скоро. Рука у него болит. Лечу. Не поможет. А тога – тогда он на лошади прискакал к отцу. Тот явился к нему в дом, нас забрал. В больницу меня сразу не повез. Мол, заживет. Коленка гнилa, гнилa. Так вот чашечка и повредилась. Вот и стала я хромоножка. Так и зовут с тех пор: Зоя-хромоножка. А Маринку твою: Манька-стервоза звали всегда. Ненавижу я ее. С тех пор лютой ненавистью ненавижу. Ненавижу… Тварь подколодная… Тварь. (Молчит.) Ну вот. Рассказала. Отвела душу.
МОЛЧАНИЕ.
На улице дождь стал идти мельче, тише. Светает. Яблоня уронила почти все белые лепесточки. Лежат они на полу побитые, грязным ковром. В лесу опять, в последний раз прокричала тоскливо сова.
Зоя смотрит на Колю, улыбается.
КОЛЯ. (хмыкнул.) Эк ты! А?
ЗОЯ. Защищаешь? Защищаешь? Да?
КОЛЯ. Да нет… (Молчит.) Ты вот говоришь, говоришь: одно лицо у тебя. Пока говоришь – одна, совсем одна, один человек. Потом вдруг такой загибoн сделаешь, как гумyзница какая – совсем другая становишься… Как это ты так умеешь, а?
ЗОЯ. (улыбается.) А ты не такой? (Пауза.) Все такие. Всего в людях намешано. Все из одного теста. И плохого намешано, и хорошего. Разного. Или ты – только хи-хи да ха-ха? Другой не бываешь?
КОЛЯ. Не знаю.
ЗОЯ. Бываешь. Я сегодня ночью видела… Еще как бываешь…
Молчат. Смотрят друг на друга. Зоя провела по лицу Николая рукой. Улыбается.
Как мне жить совестно… Как жить мне стыдно…
КОЛЯ. Ну, опять за свое? Да почему это, почему?
ЗОЯ. Не знаю. Другие родились, чтоб сделать что-то. И делают там. У них как-то интересно жизнь идет. А я – такая же, как все, а живу бестолку. Понимаешь? Пустоцвет. Потому и стыдно. Глупая. Глупая я. Стыдно мне за это. Совестно.
КОЛЯ. Перед кем стыдно?
ЗОЯ. Перед всеми. Перед собой. Перед тобой. Перед Господом.
МОЛЧАНИЕ.
КОЛЯ. Придумываешь ты все. От нечего делать. В Бога веруешь. Придумываешь. Давай, расскажи еще что-нибудь… Сказочку. Ну?
ЗОЯ. (Молчит.) Я тебе еще одну сказочку расскажу про Маринку. Почему ее так ненавижу – расскажу. Грех перед Господом, а все ж таки… Знаешь, почему у меня ни кошки, ни собаки нету? Слушай. Сейчас. Слова подберу… Сейчас… Никогда не рассказывала никому. Вот. Маленькие были, у меня котенок был. Нет, не так. Его не было у меня. А я хотела, чтоб у меня маленький котенок был, а мне отец не разрешал. Не знаю, почему. Потом мы как-то пошли в поселок, к озеру, с Маринкой. Там у одной тетки я и выпросила котенка. Говорю: ”Мне папка разрешил взять, дайте, пожалуйста…” Она дала нам его. Маленький, черненький, как уголек. Вот понесли мы его домой, сюда. Мне шесть лет было, кажется, это еще до того, как мы в лесу потерялись, было. А отец злой был в тот день, выгнал нас, сказал, чтоб обратно отнесли. Чтоб обязательно отнесли отсюда, а то утопит его. А назад его нести нельзя было, потому что тетке-то той я наврала, что мне котенок нужен, и что отец разрешил мне взять его. Вот мы и пошли назад, в поселок, к тетке. А Маринка вдруг взяла его из моих рук и стала кидать его перед собой, котенка-то. И я тоже с ней. Нет, чтоб сказать ей: не надо, а давай – тоже, вроде как, развлекаться. И как сдурели: смеялись, кидали его далеко, потом подбирали и опять кидали. Мы его убить хотели, а вид делали друг перед другом, что мы его назад несем. Прятали друг от друга, что убить его хотим. И так бросали, бросали, бросали его. Он и подох. Я его в последний раз в руках держу, а он в пыли, в грязи, глаза черные, сумасшедшие, маленькие глаза, мяукает, а из носа кровь бежит маленькими черными каплями… И лапки крошечные, вырывается, а мяукать у него уже сил не было, захлебывался… Чуть шевелился. И вот как увидела я, что я наделала, как увидела вдруг, как представила вдруг, что этот котенок – я это, что это меня так убивают… Меня будто током ударило, как с ума я сошла тогда, закричала, без памяти упала…
Молчит. Дождь за окном кончился.

• « ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И УБИЙСТВО ЖАН-ПОЛЯ
• » Песочные часы