АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ некоторое время стоит перед захлопнувшейся дверью, идет в комнату, взгляд падает на телефон. Снимает молчащую трубку, кажется, хочет что-то сказать, но … убирает аппарат за коробки и принимается разбирать ящик. Звонок. АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ спешит к двери, за порогом стоит СЕРАФИМ.

СЕРАФИМ. Здравствуйте.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы телефонист?
СЕРАФИМ. Нет … пока … еще …
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы кто, к кому и чего вам надо?
СЕРАФИМ. Я к вам прощенья попросить и чтоб вы меня пустили.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Куда? Сюда? Зачем?
СЕРАФИМ. Я в первом подъезде живу, но там у меня не получается, поэтому я к вам, вы же заграничный и не скажете, что я идиот, у вас там все всё понимают, а то если бы не понимали, у вас было бы как у нас и так же скудно, а места мне нужно маленько, потому что я сам небольшой…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Момент! Вы кто?
СЕРАФИМ. За Серафима молитесь.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Почему?.. За какого Серафима?
СЕРАФИМ. Так меня зовут – Серафим.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И вы, значит, хотите, чтобы я за вас молился?
СЕРАФИМ. Это было бы слишком хорошо, я и не надеюсь, потому что я грешный очень, нечистый.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Больной, что ли?
СЕРАФИМ. Нет, слава Богу, здоровьем не обижен и Господом не оставлен… Но и бесом не забыт, бывает так насядет – продыху нет, и тогда – тоска-а…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Думаю, вряд ли смогу помочь вам… Молиться я почти не умею и делаю это так себе, не очень хорошо… Думаю, вам есть смысл обратиться к более компетентным…
СЕРАФИМ. Нет-нет, я вас не о молитве пришел просить, мне так много не надо, о местечке только, у вас ведь три комнаты, ну вот, а мне только уголок один: я бы пришел, помолился и ушел, пришел, помолился и ушел, пришел … и ушел. (Пауза.) А то мне места нигде нет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Может вам денег надо? Или вы кушать хотите?
СЕРАФИМ. Нет, вы совсем не поняли, я не просить пришел, то есть, просить, но мне ничего не надо, то есть, надо, только местечко маленькое, уголок…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Что с вами? Вам нехорошо?
СЕРАФИМ. Нет-нет, хорошо … мне хорошо …
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Этого ещё недоставало… Ну-ка, зайдите, да зайдите же!.. Сядьте. Воды дать?
СЕРАФИМ (мотает головой). Простите, я, наверное… не надо было… обеспокоил вас… Я уйду сейчас.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да вы сами успокойтесь. (Даёт воды.) Вот, кипяченая. Может быть, медицинская помощь нужна?
СЕРАФИМ мотает головой.
Вы хоть скажите, что нужно.
СЕРАФИМ мотает головой.
Но молиться я и в самом деле… не специалист. Нет, в церковь я хожу, то есть, ходил, каждое воскресенье. Почти. Может быть, вам в церковь пойти?
СЕРАФИМ. Я хожу.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И что, не хватает?
СЕРАФИМ. Нет, хватает очень сильно, поэтому молиться хочется, а мне негде. Я понимаю, что молиться можно везде, и я стараюсь, но иногда очень трудно без тишины … а дома нельзя.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И вы решили, что можно здесь?
СЕРАФИМ. Я думал, что не помешаю вам.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я, право, не знаю, как-то вы уж очень неожиданно. Ну… помолитесь немножко. Вот, если вас устроит.

Раскрывает дверь в небольшую комнату. СЕРАФИМ переступает порог, кланяется АНДРЕЮ АНДРЕЕВИЧУ. АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ, закрыв дверь, некоторое время прислушивается. Идет на цыпочках, но спохватывается и, махнув рукой или пожав плечами, направляется к раскрытому ящику и продолжает доставать и расставлять где попало соломенные фигурки. Но недолго: снова звонок в дверь. За дверью – улыбающийся человек.

УЛЫБАЮЩИЙСЯ ЧЕЛОВЕК. Добрый день, здравствуйте, простите великодушно, что позволяю себе тревожить ваше уединение и тем самым, может быть, в какой-то степени нарушаю священное право неприкосновенности, но – только с самыми благими намерениями…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так вы не с телефонной станции?
УЛЫБАЮЩИЙСЯ ЧЕЛОВЕК. Простите, не представился: Георгий Павлович, ваш сосед, через подъезд от вас имею честь ютиться. А вас, стало быть…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Андрей Андреевич.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Знаю, знаю, осмелился позволить себе навести кое-какие справки. Нет-нет, не пугайтесь, всего лишь в домоуправлении.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы по какому случаю?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, вы правы, конечно, я и сам ненавижу свою навязчивость. Словом, если коротко, вопрос мой таков: не у вас ли юноша по имени Серафим?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да, он пришел недавно… Он там, в комнате, он…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я так и думал. И очень рад, что не ошибся в вас.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Позвать?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Нет-нет, если можете – не зовите. Я тут ему перекусить принес. Рыбки.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так он тут и есть будет?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Не в том смысле, что есть, то есть, питаться, а в какой-то степени подкрепиться… Он, знаете ли, почти всегда голодный.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Кажется, придётся и вас впустить.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вот и славно, я, честно говоря, на это рассчитывал, то есть… я хотел сказать, надеялся… Если быть точным, не исключал такого варианта. Так… можно войти?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да уж теперь, конечно, лучше войти.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Заодно и вы угоститесь. (Проходит на кухню, выкладывает на стол связку вяленой рыбы.) Плотва! Наша, озерная. Это, конечно, не волжская вобла, но ничуть не хуже. Питайся плодами своей земли – и ни в чем не испытаешь недостатка. Где у вас чайник? Ага, вижу. Вы, может быть, привыкли, а я не одобряю всех этих ананасов и прочих обезьяньих деликатесов. Своя земля окормляет человека всем необходимым – будь то пища духовная или самая разобыкновенная еда. Картошка, яблоки, огурцы! Зачем нам бананы – мы же не папуасы. Газетки старенькой нет?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Зачем?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Подстелить рыбу чистить, удобно очень: свернул и выбросил.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я газет пока не получаю.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Виноват, не сообразил… Ну ничего, мы так, а потом в мусор. Угощайтесь – очень своеобразно, у вас, то есть, там такая еда, небось, в диковину.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да нет, там рыбы много.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Не знаю, я вашу не пробовал, но наверняка не такая. Федот, да не тот! Тут с икрой попадаются, надо щупать. Во – беременная! Держите и делайте как я. (Чистит рыбешку.) А чай у вас имеется? Хотя, конечно, тут больше подошло бы пиво.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Погодите, у меня тут есть… (Достает из холодильника бутылку пива.) Вот – «Жигулевское», подойдет?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Ну – роскошно! Пируем! Это по-нашему!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я не знаю, какое пиво самое лучшее, но слышал, что самое русское – «Жигулевское».
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А где у вас открывашка?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Открывашка – значит, открывать, я правильно понял?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да не беспокойтесь, вторая бутылка есть?

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ достает ещё бутылку.

Вот и славно. От-так! (Открывает одну бутылку о другую.) Во что льём?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. У меня чайные чашки. Видите ли, багаж пришел только третьего дня, всё ещё в ящиках и я фактически не приступил к распаковке…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Какие пустяки! (Разливая.) Мы же русские люди! Ну – со встречей, со знакомством. Вы рыбку, рыбку распробуйте. Вот – спинка, самое сладенькое. Её поджевать… подсосать… и пивком загасить… Оч-чень умиротворяет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Сейчас Серафима позову.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Зачем? Не надо. Не надо ему мешать. Он же молится, а молитва вещь тонкая, ранимая, требует благоговения. Разрушить легко, а построить, поставить, так сказать, на крыло очень, очень трудно, а главное – не всякому дано. Намолится – сам выйдет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. А Вы, простите, тоже молитесь?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я – нет. Не дал Бог такого дара, моя сила в другом. Но скажу Вам доверительно: пока Сима молится – можно быть спокойным.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Спокойным… за что?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ (шепотом). За Россию. Это очень тонкая материя, её надо уметь ощутить. Вы пейте, пейте, а то я один всё… Вам ещё многое предстоит, вы еще в самом начале пути и фактически иностранец.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я русский.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Ни секунды не сомневаюсь в этом и, должен сказать, искренне восхищен! Я не спрашиваю, почему вы решились на такой отчаянный шаг, причины могут быть глубоко личные, но поступок ваш заслуживает высшей степени уважения и преисполнен глубочайшего смысла, – говорю это как русский русскому. (Поднимает чашку, чокается, пьёт.) Конечно, такой повод заслуживает более достойного напитка, даже шампанского, но у нас еще всё впереди.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Знаете, шампанского у меня нет, но есть водка, купил вот на всякий случай. Зима скоро… Тут ведь зимой водку пьют?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да при чем тут зима! Главное, на душе весна, возрождение, так сказать, всего! Ого, «Посольская»! Это даже символично.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Говорят, водки теперь много не настоящей, а эта, сказали, без обмана.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Без обмана теперь один самогон. Ну да где наше не пропадало! (Отвинчивает пробку, встает и внимательно, в самое горлышко, крестит бутылку.) Господи, пронеси! Давайте чашечку. Э, да у вас тут пиво… Мешать не надо. (Допивает пиво, наливает водку. Снова встает.) Хочу вам, дорогой Андрей Андреевич, вот что пожелать… Да вы сидите, пожалуйста, сидите. Очень многое хочется сказать вам… Необыкновенно, знаете ли, радостно на душе, уж не знаю, отчего. Наверное, так радуются на небесах о кающемся грешнике. Событие само по себе нормальное, но и удивительное: русский вернулся в Россию! Этим вы возложили на себя – не побоялись и возложили! – колоссальную ответственность.

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ снова встает.

Я даже вряд ли смогу сказать, а вы осознать, что именно вы возложили. Желаю вам стойкости. Да не одолеет вас дух уныния, и да не посетит дух отчаяния! Вы прекрасно начали, впустив в свой дом Серафима, – это знак, что ваш порыв замечен на небесах… А мы – поможем! И я помогу… Я, правда, мало что могу в житейском плане, но это неважно. Я рад приветствовать и поздравить вас, вашу великую душу с возвращением домой. (Пьет залпом.)
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Благодарю. Я очень тронут. Со мной здесь никто не говорил так. (Пьет залпом, но видно, без сноровки.)
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Сейчас бы огурчика малахольного!

• « Воскресение
• » А. – ЭТО ДРУГАЯ