ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вот они из чувства собственного стыда вам и навешают. А потом вас же будут считать жадиной и скупердяем, из тех, что за копейку удавятся.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Кто-то из нас двоих ненормальный.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. И я знаю, кто. Андрей Андреевич, вы зачем приехали? За преждевременной смертью? Тогда идите, стыдите, объясняйте всем, что они не такие и не так живут. И если вас хотя бы дослушают – я готов за вами авоську в зубах таскать. Если уж у вас хватило ума и сердца перешагнуть рамки здравого смысла и приехать жить сюда, в эту полуубитую страну, будьте великодушны и не требуйте от этих людей соблюдения ваших мерок и ваших принципов.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет, Георгий Павлович, нет, никогда не соглашусь! Нет ваших и наших принципов, есть один общий принцип, для каждого человека одинаковый, я говорю о совести. И кто убивает её в себе, тот не человек, тот ненормальный, его надо лечить, изолировать, да я сам, этими вот руками…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Уничтожил бы, да? В порошок стер… А ведите-ка себя прилично в чужом дому, уважаемый Андрей Андреевич.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Что? Кто?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вы!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Кто в чужом дому, вы что!
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. И руки тут не очень распускайте, а то ведь у нас знаете, до инвалидности один шаг.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Ах, вон оно что! Ввалился в мой дом и мне же угрожает! Кто-то тут битым не хотел быть – так я вам сейчас устрою…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Ещё посмотрим кто кого!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И он ещё имеет наглость воров загораживать!..
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Ещё посмотрим, кто кого!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так может, вы сами и выдергали яблоньки?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Что? Я? Ну, знаете!..
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И продали вашим лучшим знакомым, по дешёвке…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Ещё слово и я скажу, что вы приехали ненавидеть нас…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Сколько выручил, а? Не водку хватило? Или пивом обошлось?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вам в голову ударило. Вам потом самому стыдно будет. Прощайте!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Стоять!

С неожиданной силой хватает Георгия Павловича и ставит на один из ящиков, пригвоздив к стене.

Ни с места! Где?! Где саженцы?! Кому продал? Что мне теперь делать – отвечай! Удавиться? Но только учти – в одной с тобой петле и на одной верёвке.
Из другой комнаты выбежал СЕРАФИМ.

СЕРАФИМ. Георгий Павлович не в чём не виноват!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Уйди, Серафим.
СЕРАФИМ. Отпустите его, он не способен.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Он ни на что не способен, это его главное качество – неспособен, в этом всё его достоинство и ценность, уникальный, неподражаемый в своей неспособности тип! А раз неспособен – подлежит утилизации.

Сима пытается оттащить Андрея Андреевича, тот его сильно толкает.
Уйди, я сказал!
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Мы-то люди, будьте спокойны! Какие ни есть, а в своём дому и – люди!.. А вам надо было в иностранцах оставаться и не лезть в чужие души!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да в каких иностранцах, вы-то сами себе – кто?! Сами в своей стране оккупанты – вот вы кто! И хуже оккупантов – те хоть шкурную свою пользу знают, а вам себя обокрасть, да по миру пустить –самая радость. А потом: ах, какие мы страдальцы, ах, какие мы несчастные, ах, какие мы удивительные, что самые несчастные!..
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. На себя посмотрите: пятака лишился и на людей кидается.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Если бы пятака… Я – всего лишился, всего! Разбит вдребезги, убит, растоптан…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да хоть бы и всего – нет ничего ценнее души! А вы и душу готовы продать, лишь бы магазин открыть, да выгоду выгадать.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. О какой выгоде вы говорите! Ах, если бы я раньше понял… Вас, наверное, действительно Бог жалеет и скрывает от самих себя… чтобы вы от этого зрелища умом не двинулись.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, да, в ваших глазах мы ужасны, неумыты и нечёсаны, но душой мы прекрасны, прекрасны, и если вам не дано разглядеть, ничего не поделаешь – каждому своё!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Себя, себя пожалейте, поуважайте хоть немного… Душа сама по себе праведница не бывает, трудиться надо душе!.. А не в зеркало на удивительность свою пялиться…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А собственно, почему возмущение? Вы же сами сказали, что согласны на любые лишения и даже преждевременную смерть.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Что, уже пора?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Пора начать понимать, куда и в какое время вы попали. Что вы не в обыкновенной стране, а там, где время неумолимо требует новых мучеников.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Перестаньте, неужели самим не надоело! Во все времена от человека требовался труд, а насчёт мученичества – это уж как Бог даст.
СЕРАФИМ тихонько уходит к себе.

ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Последний раз объясняю, и если вы тупой – тогда действительно уезжайте и смотрите про нас по телевизору. Когда в обществе, во всех его слоях и чинах, всё отлажено на стяжании собственной выгоды, человек, решившийся послужить Родине, просто обречён на поражение. Сопротивление бесполезно, ибо вся имущая братия терпит рядом с собой только себе подобных, остальных – в расход. Будь готов к унижению, непониманию и одиночеству, как путник к пустыне, как воин к смерти, каждый раз поднимайся, как Ванька-встанька, и помни, что цель твоя – не богатство и земная слава, а слава небесная!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет, не понимаю! Можете растерзать меня, и проклясть, признать сумасшедшим – не понимаю! Как можно жить, ходить, дышать, и видеть одну необыкновенность, без которой вы, как без воздуха! Во всем – в любом заурядном понедельнике и самом разобыкновенном воровстве. Ведь нельзя дышать одной необыкновенностью!
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Но ведь и у понедельника есть смысл, и он тоже пристёгнут к вечности, тем более что сегодня пятница. Для нас это время необыкновенно хотя бы тем, что мы в нём живём, и другого у нас нет и не будет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я не для подвигов сюда приехал.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А вот в этом я не уверен. Вы уже шагнули на жертвенный путь, приехав сюда, а значит, извините, коготок увяз.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Почему, почему я вас слушаю, когда вас следовало бы в три шеи…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я не обижаюсь. Потому что ваша непродвинутость заслуживает всяческого сочувствия.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы же самый обыкновенный болтун и бездельник.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я не могу быть бездельником в принципе.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Это отчего же?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Это от рождения. Я – носитель менталитета, держатель контрольного пакета акций великой нации.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Этого ещё не хватало, вы – нацист?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Совсем наоборот, потому что утверждаю не превосходство своей нации, а единственность, а это разное. Россия у всех одна и для всех. Кто хочет быть первым – да будет всем слугою, – сказал Спаситель. Но и здесь, заметьте: остальные – все, а слуга – один, единственный.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вам бы следовало внимательно посмотреть, как живут в других странах, вы увидели бы много полезного.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, я не был за границей, но и не стремлюсь. И дело не в том, что я другой такой страны не знаю, а в том, что другой такой России нет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. А другой Австралии, Африки?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Африка – для экзотики, для цирка, а Австралия для кенгуру.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Арктика для белых медведей, а Антарктика…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Для пингвинов, да! И это не смешно! Для меня в мире существует только то, что в меня попало, а что нет – на то и моего суда нет. Не мир заполнен людьми, а человек заполнен миром, душа его заполнена. Какова у человека душа – таков для него мир.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так это точно не вы продали саженцы?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вы меня удивляете – дались вам эти саженцы! Кстати, я предупреждал: сажайте лучше рощу. Так нет, вам приспичило яблони и непременно сортовые, да ещё и бирочки оставили, чтобы, значит, каждому по вкусу. Да поймите же, наконец, что вы в России, в России! Не просто в какой-то точке земного шара, а в необъятном пространстве Духа, который непредсказуем и дышит, где хочет. И если уж на то пошло, цель ваша достигнута: вы посадили деревья, посвятили их памяти близких людей, и они будут расти. Немножко в стороне от того места, где вам хотелось бы, но расти будут, и, поверьте, ухаживать там за ними станут самым надлежащим образом, со вниманием и любовью!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я всё-таки вынужден просить вас уйти.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, я ухожу, но не прощаюсь. Вы сами позовёте меня. И тем скорее, чем лучше научитесь понимать Родину, в которую вас так немилосердно кинула судьба.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Подите вон.

Звонок. ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ открывает дверь – за порогом двое молодых людей.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Солому заказывали?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Какую солому? Ах, да, это вот ему. Желаю успехов на соломенном поприще, Андрей Андреевич, под соломенной, так сказать, крышей. И глубокого морального удовлетворения. (Уходит.)

Молодые люди вносят на куске брезента огромную кучу соломы.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Куда её?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Куда хотите.
Сваливают солому в центре комнаты, прощаются, уходят.
Из маленькой комнаты тихонько идёт СЕРАФИМ.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Сима, ты разве не ушёл?
СЕРАФИМ. Нет ещё. Мне уйти?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Как хочешь.
СЕРАФИМ. Вы только постарайтесь сильно не огорчаться, Сильно скорбеть – Бога не уважать… Может быть, Ему виднее, где этим яблонькам расти…

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ молча смотрит на СЕРАФИМА.

Я уйду, уйду… (Пошёл, обернулся.) Можно я попозже приду?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Как хочешь.

СЕРАФИМ уходит. АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ сидит какое-то время неподвижно, встаёт, натыкается на солому – поднял, размял в пальцах пучок, бросил. Оглядел неустроенный свой дом, странное своё хозяйство, плечи его вздрогнули. Стараясь унять дрожь, лёг и укрылся с головой.
Трудно понять, сколько прошло времени, но за окнами стемнело. АНДРЕЯ АНДРЕЕВИЧА разбудил звонок. Он встал и, не очень соображая, что делает, принялся искать что-то между ящиками. Достал телефонную трубку.

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Hello!.. I’m on the phone, and who’s that? Speak!.. Do speak, please, don’t be silent…

Сообразив, что трубка молчит, кладёт её на место и идёт к постели. Снова звонок. Открывает дверь.

• « Воскресение
• » А. – ЭТО ДРУГАЯ