ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Не мешай, Серафим. Дело не в жене, а в той неведомой силе, которая заставляет людей, в том числе и мою жену, так себя вести. Которая заставляет начальников всех уровней, вплоть до руководства страны, делать не так, как лучше, и даже не то, что хочется, а то, что вы-нуж-ден! То есть, вгоняет в такую колею, где направления движения не выбирают, а за руль держатся только чтобы не вылететь из седла. Вроде бы руки на руле, да? И вроде бы этим рулем вертят, да? Иллюзия! Не руль повинуется рукам, а руки, как приклеенные, повторяют его повороты. Все мы дети, дорогой Андрей Андреевич, и только играем во взрослых, и значим на самом деле куда меньше, чем нам хотелось бы, и вы, и я, и моя жена, и президент. Да мы и есть дети! Сидим в воображаемой машине, вертим воображаемым рулем и сами фырчим вместо мотора. А машина стоит на платформе, а рельсы проложены не нами, и не видим мы ни машиниста, ни стрелочника. Вот Серафим молится, да? Вы думаете, он сам себе это выбрал – молиться? Со всех сторон – куда ни кинь – дурацкое занятие по нынешним временам. Но – только с точки зрения дубовой житейской логики, непроходимой, непробиваемой для Божьего света житейской логики. А с точки зрения той силы, что ежедневно берет Серафима за шиворот и опускает молитвенно на колени, совсем наоборот. У нас у каждого своё ярмо, и даже на Серафиме – ярмо!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Но ведь это рабство.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Погодите, запомните это слово! Вот ты, Сима, можешь сказать, почему ты молишься?
СЕРАФИМ. Мне нравится.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. И хочется?
СЕРАФИМ. Очень.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Всегда? Ну что замялся, отвечай. Отвечай, коли спрашивают!
СЕРАФИМ. Сначала мне нравилось молиться и хотелось, а потом стало не так нравиться, а потом подумал, что всё равно должен, а потом стало нравится, что должен.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вот! Рабство! Вы сказали абсолютно точное слово, дорогой наш Андрей Андреевич! Но только не позорное, не уничижающее, а ставящее человека на его настоящее место, весьма, впрочем, почётное и высокое. Ибо «иго Мое благо, и бремя Мое легко», – кто сказал?
СЕРАФИМ. Это Иисус сказал.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Но если сам человек ничего не решает, какой тогда с него и спрос?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. О, спрос – по самому высокому счёту, ибо за человеком выбор, а именно – выбор по совести, которая и лежит в основе всего, и определяет вечную нашу судьбу. Это выбор – какой силе покориться. Как женщина – она отдаётся и её вроде бы имеют, но кому её иметь – решает она и только она, хотя и разрешает мужчине думать, что выбирает он. Она, повинуясь инстинкту, ловко прикидывается овечкой, но при этом всегда точно знает, кто баран. Иллюзия! Человек по природе, по замыслу Божию, – слуга. Раб и слуга! Но имеет право выбирать хозяина. Вот он и выбирает: власть, деньги, славу… Но в том-то и дело, что служить надо тому, кто тебя создал. Найди силу, создавшую тебя, и служи ей – вот и весь фокус.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Кому же служите вы?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Провидению.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы в этом уверены?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Абсолютно! И не только я: весь путь России – это путь провиденческий, а главная примета его – страдание. Весь Запад отгородился, открестился от страдания собственным благополучием и уровнем цивилизации, и только Россия не окунулась в вакханалию потребления и стоит в стороне от бурного потока так называемого прогресса. И когда весь мир утонет по уши в собственном самодовольстве и его одурманенный сытостью взгляд перестанет отражать Божественный свет, – тогда воссияет Россия, приняв невиданное доселе страдание. И как некогда Спаситель взял на себя грехи всех людей, взойдя на крест, и искупил их своею кровию, так Россия, безвинно распятая, вымолит у Бога прощение всем народам, за все преступления всех империй, великих и малых держав, и человечество содрогнётся, пораженное глубиной своего падения, пронзённое светом Божьего промысла, и опустится на колени перед небесной славой великомученицы России!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Как странно вы говорите, все это так… необычно. Я даже готов подумать, что передо мной самый счастливый человек из всех, кого я встречал.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Не стану отрицать.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Но позвольте узнать, любезный Георгий Павлович, ваша профессия – она имеет какое-то отношение к вашим убеждениям?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А какое это имеет значение? Профессия – бывший студент, бывший инженер, пока ещё муж. Но вы же не думаете, что Провидению можно служить за деньги? Или думаете?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет-нет, я не думаю, не волнуйтесь, пожалуйста.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Это как если бы Серафим молился за зарплату. Этакий молитвенник-профессионал, – ха! Впрочем, молитва – труд, а всякий трудящийся достоин пропитания. Вот ему Бог и посылает, вас да меня.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Кому же вы молитесь, Серафим?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. То есть, как кому? Господу Богу нашему!
СЕРАФИМ. Во Святей Троице Единому.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И помогает?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Нет, вы меня удивляете! Как можно о святых вещах говорить как о банной припарке! «Помогает…» Человеку с вашей культурой положено знать, что потребность в молитве и покаянии коренится глубоко в душе русского народа.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да уж, чего там только не коренится.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. И не надо обижаться! Вам, как иностранцу, вполне извинительно не знать мелких особенностей нашего благоустройства или не видеть подводных житейских камней, но духовный строй русской души, её высшие устремления должны быть вам известны.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Серафим, у вас родные есть?
СЕРАФИМ. Да, мама есть, и братья есть старшие.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Фактически сирота! Там такая кутерьма: кто не в тюрьме – тот водку пьёт и наоборот. Ну ладно, ладно, Сима, извини. Ну что ты, в самом деле, вечно глаза на мокром месте… Я же не первому встречному, ты же понимаешь, что Андрей Андреевич – не первый встречный.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я бы хотел понять… Может быть, вы, Серафим, мне объясните… Зачем молиться, если всё остаётся по-прежнему?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я же вам говорю: всё дело в устройстве души и глубокой потребности…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Георгий Павлович, хотите водки?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Уж не думаете ли вы, что я алкоголик?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я думаю, что вы мешаете Серафиму подумать над ответом.
СЕРАФИМ. Нет-нет, тут думать особо нечего, не услышанных молитв не бывает.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Разве?
СЕРАФИМ. Да-а! И даже больше: Бог не оставляет без ответа ни одну молитву, если она честная.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Даже если всё остаётся по-прежнему?
СЕРАФИМ. Да-а! Если Он всё оставил, как было, значит, это Он так решил, просто надо понять, почему. Может быть, Он хочет, чтобы мы научились терпеть, или надеяться, когда худо. А если человек решил, что по молитве всё должно быть, как по-щучьему веленью, тогда он перепутал Бога с волшебником.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. А ваши молитвы исполняются?
СЕРАФИМ. Да, очень часто. И это самое веселое у Бога, потому что если Он даже мои молитвы исполняет, представляете, что Он может сотворить по молитве праведника. Если бы бес не мешал – совсем было бы хорошо,
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да разве бес может Богу помешать?
СЕРАФИМ. Богу нет, а человеку бывает всю жизнь испакостит. Он и меня чуть не угробил.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Это когда же такое могло быть, ты мне не сказывал.
СЕРАФИМ. А когда мама сильно болела – только лежать могла – и мне в первый раз пришло помолиться. И так он на меня навалился, так навалился, и почернело всё внутри, и я… до самого стыдного дошел, чуть-чуть руки не наложил. Да-а! Влез на окошко и чуток только не дошагнул, как Бог спас – не знаю, а когда глаза открылись – на полу лежу и затылок очень болит – ушиб, наверное, об пол. Зато после того раза я хитрый стал, такой хитрый! ( Смеётся.) Как лукавый станет на меня наскакивать, я сразу дурачком прикидываюсь и говорю: «Чего ты, говорю, на меня накатываешь, я себе хозяин, что ли? Я – раб Господа моего Иисуса Христа и ничтожный человек. Иди вон к моему начальнику, и если он отпустит – я за тобой хоть куда». А он опять: «Не-ет, ты сам, говорит, по себе и лучше сдавайся!» И как-ак разбежится на меня. А я тогда… (Сквозь смех.) Возьму и отойду в сторонку, или как прозрачный сделаюсь… А он разгонится, да сквозь меня ка-ак треснется обо всю силу Божию!.. (Заливается смехом.) И такая рожа у него… такая… Ох! Прости меня, Господи, слава Тебе! Ой, как весело бывает…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Серафим, вы почти ничего не съели.
СЕРАФИМ. Нет, я очень много съел, спаси Бог.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так случилось, что вы первые мои гости, а у меня даже угощенья приличного нет.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Во-первых, Андрей Андреевич, все в лучшем виде, а во-вторых, всё ещё впереди. Ведь у вас – шутка сказать – впереди вся жизнь в России, а этим ни я, ни даже Серафим похвастать не можем.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Больше всего меня угнетает, что я не знаю, что делать.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А ничего! Ничего делать не надо! Это еще один русский секрет: с Россией ничего никогда не случится – её Бог бережёт!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я очень надеялся принять какое-нибудь участие в небольшом хорошем предприятии. Но, похоже, судьба смеётся надо мной. Перед вами был у меня с визитом весьма говорливый господин с предложением устроить – даже неловко сказать – соломенный бизнес.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Это как?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Ему очень понравились мои поделки из травяной соломки.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, занятные штучки и очень похожие.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Но я занимался ими от нечего делать, чтобы не скучали руки, а он стал фантазировать международную фабрику, что-то грандиозное. Я всегда надеялся заниматься чем-то простым и держаться подальше от великого, чтобы – не дай Бог! – не вляпаться в великую пакость…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Минуточку! Минуточку, Андрей Андреевич, не согласен! Сам факт вашего присутствия здесь именно в критический момент нашей истории уже есть соучастие в делах величайших – хотите вы того или нет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет-нет, добрейший Георгий Павлович, мне что-нибудь попроще, что можно в руках подержать. Скажем, что-то смастерить, или облагородить кусочек земли, или…

• « Воскресение
• » А. – ЭТО ДРУГАЯ