Какой я слабый человек! Как много жизнь даёт, и как мы мимо всего проходим! (Судорожно жмёт Епиходову руку.) Вы умный человек, поймёте. Ночью долго не засыпала, всё мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живёшь, и как будто всё как следует – и вдруг всё с необыкновенной ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Жизнь! Отчего мы живём не так, как могли бы?! (Подносит к глазам платок и плачет.) Где же настоящая жизнь, Семён? Живёшь так, что ни себе ни людям. Никакого удовлетворения ни в чем. Счастливы люди, которые делают свое маленькое дело и довольны, и верят в него. Я себя чувствую такой ничтожной, такой слабой и бессильной в жизни. И вечное ощущение, что я ещё ничего не сделала в жизни, не жила. Это оттого, что в молодости я прозябала – не видела, не понимала и не чувствовала жизни. И теперь я растерялась. Я вот совсем не знаю, что мне надо делать. (Утирает слезы.) Мне в Париже было сыро, холодно, чуждо! Без моих девочек я совсем чувствовала себя забытой и отвергнутой! Казалось, отдала бы полжизни за то, чтобы очутиться здесь, хоть часочек посидеть в саду, в уголочке на скамеечке, совсем тихо, и отдохнуть хорошенько, и вообще представить себе, что этой поездки в Париж не существовало, что я никогда не уезжала из России и что вообще всё и все остались по-старому. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) А сегодня… сегодня меня тянет куда-то, в Москву, в Петербург – всё равно куда, на простор, в свет, подышать столичным воздухом и посмотреть на себя настоящими глазами. Очевидно: я оторвана от почвы, я люблю шум и не слышу его, одним словом – я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть? (Смеётся, закрыв лицо.) Смейтесь надо мной, я глупая… Во мне идёт сумятица, борьба. Мне хочется выйти из всего этого человеком.
Епиходов. Великолепная, чудная женщина! Вам нелегко, я знаю. Вам тяжело от того, что вы несёте в себе бремя прошлого! С таким грузом, где бы вы ни были, вы не найдёте отдохновения для души.
Любовь Андреевна. Спасите меня, подскажите как мне забыть всё прошлое?! Верьте, верьте мне, умоляю вас! Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок. (После паузы.) Но судьба без конца подталкивает меня к нему…
Епиходов. Любовь Андреевна, поймите, не судьба подталкивает вас к греху, а приобретённые вами привычки! Судьба здесь нипричём. Собственно говоря, у человека нет судьбы – хотя в течение тысяч лет нам твердят о том, что у нас есть судьба. У человека нет судьбы. У собак есть, у коров есть, у ослов есть. Они движутся по определенным рельсам. Каждый осел на протяжении миллионов лет жил одной и той же шаблонной жизнью – но не человек. Девяносто девять процентов наших проблем создано в результате того, что нас отклоняют от правильного пути, что нас направляют на пути, которые не предназначены для нас. Это прекрасный и таинственный путь, который есть в жизни, – он не делает нас похожими на железнодорожный поезд, идущий по рельсам. Железная дорога не имеет выбора, она не может направляться туда, куда ей нравиться. Рельсы закреплены; кто-то другой определяет их направление. Эти рельсы – судьба; поезд просто движется согласно чьему-то указанию. (Пауза.) Человек души состоит из свободы. Она, только она может выбирать, чего бы я ни хотел. Я могу выбрать страдание, я могу выбрать блажество.
Любовь Андреевна. Вы добрый, добрый… тысячу раз! Я даже покраснела.
Епиходов. Главное – довериться Существованию и знать, что Оно дало тебе жизнь, и значит, ты здесь не лишний. (Пауза.) Три четверти жизни своей я, русский человек, провел как среди японцев и китайцев. Всё плачает, рыдает во мне, а надо мной смеются, сам я смеюсь от души, а на меня смотрят хмуро и говорят с убеждением, как городничий: «Чему смеёшься? Над собой смеёшься!», и я постоянно бывал то озлоблен, то совершенно сбит с толку, с того душевного толку, без которого жить нельзя. Уж я не знаю почему, но часто вместо рыбы совали мне в руку холодную змею и вместо хлеба – камень. Изверился я до конца! Был счастлив, был несчастен, бывал богат трудовым богатством, бывал нищим в труде, обижали меня, оскорбляли тяжко, порой страдал я невыносимо… верили, не верили и не понимали, и, как мне казалось, – явись мне сама истина, заговори со мной, – так я и в той бы усомнился… Словом, совершенно я был сбит с толку. И вдруг, среди японцев и китайцев – вспышка света, а затем океан радости наполнил мою душу – точно в живой воде выкупался!
Любовь Андреевна. Спасибо вам, милый вы, хороший, чудный человек! Вы – как ангел, посланый нам с Небес.
Епиходов. Я люблю вас добрую, умную, милосердную… и всё я делаю для вас, для ваших дочерей, для Фирса, вашего брата…
Любовь Андреевна. Господи, сделай так, чтобы мне было здесь хорошо!

Входит Гаев; он в бухарском халате и в феске с кисточкой; под мышкой держит шахматную доску. За ним семенит Фирс. Они садятся за столом в зале, раскладывают на доске фигуры. Тишина. Слышно только, как тихо напевает Гаев. Вдруг раздался звук – тревожный и протяжный, точно из-под земли, звук чем-то напоминающий вздох облегчения.

Гаев. Что это?
Любовь Андреевна (встревоженно). Что это было?

Пауза.

Фирс. Гудит в печи.
Любовь Андреевна (вздрагивает). Страшно почему-то.

Пауза.

Фирс. Чего боятся? Гудит, да так, словно там живое существо и говорит оно: «А-ах, бо-о-о-же-мой!». Так огонь сердится.
Гаев. Мои белые. (Напевает.) «Тирли-тирли-солдатирли…». Сейчас мы вам связочек да ловушечек понаставим, слонакими потопчем. Будьте добры, соблаговолите сделать ход. (Серъезно.) Какую я интересную вещицу прочитал в «Русском курьере», господа! Оказывается, Адам был первым садовником на земле. Каково! (Пауза.) Если бы я умел писать, то непременно писал бы в газеты. Во-первых, деньги за это дают, а во-вторых, у нас почему-то принято пишущих считать очень умными людьми.

Входит Варя; она в сером пальто и черном платке, через плечо сума.

Варя (кладет на стол связку ключей, Епиходову). Ваши ключи. (Подходит к Фирсу, целует его.)
Гаев. Куда ты собралась, Варя?
Варя. Мир большой, еще не знаю. (Идёт в комнату Ани.)
Любовь Андреевна. Что с ней?
Епиходов. Варвара Михайловна, очевидно, решила уйти.
Любовь Андреевна (с недоумением). Почему? Зачем? Куда?

Варя возвращается, за ней в гостиную входит Аня.

Любовь Андреевна (вскакивая и дрожа всем телом). Варенька, что с тобой, милая? Перекрестись!
Варя. Мамочка, не нужно всего этого. Умоляю! Если бы ты знала, что со мной делается! Мне тяжело здесь… с вами! Я здесь никому не нужна. Ни любви, ни ласки вокруг меня, я так жить не могу.
Любовь Андреевна (нервно, порывисто). Это всё вздор! Милая, добрая моя, ты ведь умная, подумай сама: как тебе может быть плохо с теми, кто любит тебя?
Варя. Мамочка, выслушай меня! Умоляю тебя, вдумайся и пойми! Ты только пойми, до какой степени мелка и унизительна наша жизнь. (После паузы.) Я чувствую, будто меня перепиливают тупой пилой. Ходят зубы её прямо по сердцу, и сердце сжимается, стонет, рвётся.

Варя идёт к выходу, но вдруг останавливается, переходит к окну.
Любовь Андреевна опустилась на стул, сжалась вся и горько плачет.

Любовь Андреевна. Боль моя… печаль моя…

Аня подходит к матери и становится перед ней на колени.

Аня (гладит матери руку). Родная моя… хорошая моя…
Фирс. Сохрани тебя Царица Небесная!

В гостиную вбегает Дуняша, побледневшая, испуганая.

Дуняша. Там… мать Яши… у ворот…

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Солнечное майское утро. Вишнёвый сад в имении Раневской утопает в цвету. Садовые скамейки, стулья, столики. Слышен отдалённый радостный звон церковных колоколов, возвещающий о наступлении Пасхи.
На одной из скамеечек сидят Любовь Андреевна и Аня; обе они в белых платьях и белых шляпах. Неподалеку от их скамеечки стоят качели.
За столиком сидит Гаев, тихо бормочет и сосредоточено рассматривает фигуры на шахматной доске. Он в теплом пальто с приподнятым воротником, в калошах; за его спиной, на быльце стула висит большой дождевой зонтик.

Любовь Андреевна. Вот и наступило святое Христово воскресение.
Аня. Я глазам своим не верю. Недавно был снег и холод, а теперь не смолкая поют птицы… солнце ярко светит. Как чудно цветут вишни! Как все бело и свежо! Здесь я испытываю неизъяснимое блаженство. Я снова люблю наш сад.
Гаев. А мы вам – вариант дракона в дебюте.
Любовь Андреевна. Здесь хорошо, дела обстоят благополучно, только… чувствую: нужно что-то менять. Что хочешь делай со мной, но не могу я без городской суеты, не могу! В Ярославль хочу. (Оглядываясь, вполголоса.) Продадим усадьбу Леонида и к осени все вместе переедем на Волгу.
Гаев. Предлагаю размен.
Аня. Вчера в поезде мне было очень скверно, что-то странное: боль в животе, тошнота, сердцебиение и почти бессознательное состояние. Со мной этого не было никогда. Я очень испугалась, начала рвать на себе кофту, вообще не знала что делать, свалилась и не в силах была подняться, ноги и руки не слушались, вся в холодном поту и вообще непонятно.
Любовь Андреевна. Гриша, сынок… (Смеётся от радости.) Мой bebe!* (*Малютка – франц.)
Аня. Господь с вами, мама.
Любовь Андреевна. Никого нет, мне показалось. Гардину качнул ветерок.
Гаев (досадливо). Запоздалая рокировка. Король под шахом!
Любвоь Андреевна (тоном упрёка). Старый Шут Иваныч Балалайкин!
Гаев. Кого?
Любовь Андреевна. Говорю: весна на дворе, Лёня. А ты вырядился, как в зиму.
Гаев. Озяб, сестра. По всему по мне мороз, по всем косточкам.
Любовь Андреевна. Голова и борода у тебя взлохмачены. Надо бы побриться, что ли.
Гаев. Боже мой, отчего мне так тяжело! В голове у меня звенят тридцать шесть колоколов, а грудь хрипит, как немазаная телега. Аппетит – отвратительный. Пью мышьяк. Недавно в соседней усадьбе повесился извозчик. Ходил я смотреть на него. Висит и показывает публике язык, дескать – что? Я вот улизнул от вас, а вы нуте-ка! Поживите-ка!

Пауза.

• « СОН В САЛАТЕ ОЛИВЬЕ
• » ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И УБИЙСТВО ЖАН-ПОЛЯ