Все расходятся в разные стороны, остается только Петр.
Входит Яна. Начинает убираться после вечеринки.
ЯНА. В конце концов все закончилось благополучно… После того, как ты испортил тете волосы, она подстриглась «под ежик», и ей эта прическа очень идет. Так что я тебе верну деньги за парик. Она даже с одним парнем познакомилась… Обрела, наконец, чувство собственного достоинства… А как ты? Живешь с кем-нибудь?
Яна собирается уложить ковер в угол, но Петр преграждает ей путь.
ПЕТР. Туда не клади. Он не там лежал.
ЯНА. Нет? Ну тогда положи его туда, где он лежал.
Петр несет ковер в другое место, а Яна в это время смотрит,
что он от нее прятал. Это манекен.
Что это?
ПЕТР. Манекен.
ЯНА. Вижу. (Манекен кажется ей слишком красивым.) Где ты его взял?
ПЕТР. Муха его здесь оставил.
ЯНА. Муха? Что Муха с манекеном делает?
ПЕТР. Не знаю. Одежду на него перед сном вешает.
ЯНА. Всем нам известный Муха вешает на эту красотку одежду?
ПЕТР. Да.
ЯНА. А что с ней делаешь ты? Тоже вешаешь одежду перед сном?
ПЕТР. Ну.
Яна начинает внимательнее исследовать манекен.
Можно сказать, что это даже неприлично.
Эй, что ты с ней делаешь?
ЯНА. Это же манекен, разве нет?
ПЕТР. Ну, ладно. Но тебе следовало бы соблюсти хотя бы элементарные правила приличия.
Каждый тянет манекен на себя.
Потом Яна запускает руку манекену между ног.
Обнаруживает, что он там соответствующим образом «приспособлен».
ЯНА. Вы с ней спите?
ПЕТР. Оставь, пожалуйста!
ЯНА. Ты, сволочь!
ПЕТР. Ты пришла сказать мне, что я сволочь?
ЯНА. Если ты спишь с этой искусственной дурой, то ты сволочь.
ПЕТР. Если и так, что тебе до моих дел? Впрочем, я вспомнил… да, я живу с манекеном… Ты же живешь с Алешем.
ЯНА. Я с Алешем уже не живу.
ПЕТР. Нет?
ЯНА. Я все ему сказала.
ПЕТР. Что?
ЯНА. О том, как мы с ним познакомились… что тогда в будке все было не совсем случайно, а он начал ругаться, и мы разошлись. Поэтому я пришла к тебе.
ПЕТР. Почему?
ЯНА. Потому что хочу с тобой жить.
ПЕТР. А что те двадцать мужиков?
ЯНА. Я это из-за тебя делала!
ПЕТР. Ага. Ну что ж, я очень тронут. (Начинает сморкаться.) Эва, слышишь, она это из-за меня делала.
ЯНА. Ну ладно. Ну, я шлюха. Но не извращенка.
ПЕТР. А я извращенец, но не шлюха.
ЯНА. А что мы детям скажем?
ПЕТР. Каким детям?
ЯНА. Нашим детям.
ПЕТР. У нас есть дети?
ЯНА. Нет. Но могли бы быть, если бы мы жили вместе.
ПЕТР. Но мы вместе жить не можем.
ЯНА. Ну, не можем.
ПЕТР. Ну, не можем.
Яна неуверенно уходит.
На сцену выходит Мать.
На ней отцовская одежда (вельветовые брюки, рубашка…).
В руках она несет глиняный бюст Отца.
Мать ставит его на стол так, чтобы он был хорошо виден и ей, и Петру.
МАТЬ. Я решила не хныкать. Это же не конец света. Такое бывает. Я пришла сказать тебе, что не надо за меня бояться.
ПЕТР. Ага.
МАТЬ (показывает на бюст). Что ты об этом думаешь? Вылитый папа, правда…
Искусная женщина эта… ее Сильвия зовут. Могла бы всю нашу семью изваять. Это называлось бы «Семья, которая не удалась». Ну, это ничто в сравнении с тобой.
Мать заговорщицки подмигивает Петру.
Петр разглядывает ее одежду.
Знаешь, что со мной сделали? Отказались брать у меня кровь. Я туда уже двадцать лет хожу, и вдруг мне сестра говорит: «Пани Ганкова, можете к нам больше не ходить. Ваша кровь не соответствует параметрам, установленным для доноров». Я ее спрашиваю, знает ли она о том, что случилось в Чечне. Уверена ли она в том, что там не нужна моя кровь… Ты ведь мог бы взять у меня кровь, правда?
ПЕТР. Я? Зачем?
МАТЬ. Потому что ты мой сын. Ты у меня возьмешь кровь, и мы ее куда-нибудь пошлем. Сами. Кому-нибудь, кто в ней нуждается. Не бойся, я шучу. Я не сумасшедшая. У меня кровь не шла, потому что из-за этих волнений с папой эритроциты упали. Ясное дело. Видишь, что на мне надето?
ПЕТР. Папина одежда.
МАТЬ. Точно. Думаешь, что я настолько не в себе, что по ошибке ее надела?
ПЕТР. Ну.
МАТЬ. Я ее специально надела. Если наденешь чью-нибудь одежду, то сможешь понять чувства этого человека. Ты это знал?
ПЕТР. Нет.
МАТЬ. Вот теперь знай. Мне нужно решить, что отцу с этой Сильвией делать. Я боюсь за него. У него никогда не было никакой женщины кроме меня, он не привык к людям, не знаю, сможет ли он принять правильное решение. Что ты ему посоветуешь?
ПЕТР. Ну…
МАТЬ. Я даже его нижнее белье надела. Чтобы почки не застудить.
ПЕТР. Мать!
МАТЬ. После стольких лет я не способна дать ему совет в такой важной ситуации. Посоветуй мне, что мне ему посоветовать.
ПЕТР. Папа уходит от тебя к другой женщине, и единственное, что тебя беспокоит, что ты не можешь дать ему хороший совет?! Ты странная, мама.
МАТЬ. Но ведь он от меня как раз потому и уходит, что я не могу дать ему совет.
ПЕТР. Папа от тебя уходит потому, что ты его не любишь. Потому, что наша семья потеряла смысл. Потому, что она держалась на «хорошем совете».
МАТЬ. А на чем ей следовало держаться?
ПЕТР. На любви.
МАТЬ. Оставь, пожалуйста. Как семья может держаться на любви? Разве ты меня любишь? Разве папа меня любит? Вы, мужики, все время болтаете о любви, но ничего о ней не знаете. Я цинично выражаюсь? Я практичный человек. Семья – это то место, куда ты можешь прийти и спросить, что тебе дальше делать в жизни. Семья тебе должна дать совет. Ты уже забыл, сколько раз я вам с папой давала хорошие советы?
ПЕТР. Забыл.
МАТЬ. Забыл?
ПЕТР. Забыл.
МАТЬ. А что ты помнишь?
ПЕТР. Я помню, что у нас было как-то странно. Что к нам никто не ходил в гости, потому что ты посоветовала отцу расстаться со всеми его друзьями…
МАТЬ. Это правда, я ему это посоветовала. Потому что они его использовали.
ПЕТР. …как он начал бояться собственного голоса, потому что ты ему посоветовала работать в кинохронике… Ты сделала его одиноким, а теперь изображаешь понимающую жену.
МАТЬ. Посмотрите-ка, как он разговорился.
ПЕТР. Нормальные люди должны что-нибудь друг другу прибавлять, а вы всегда словно бы что-то друг у друга вычитали.
МАТЬ (спокойно). Вот я и говорю, что ты нас никогда не любил.
ПЕТР. Я любил вас. Но каждого по отдельности. Вместе был ужас. И ничего не поправить, даже если ты будешь носить папину одежду или сдавать кровь…
МАТЬ. Ты думаешь, что я немного не в себе.
ПЕТР. Да нет.
МАТЬ. Но ты тоже не совсем нормальный. Люди, которые тебя окружают, одеяла, которые оживают… Это знак того, что ты на распутье. Ты на распутье, дорогуша, и не спорь.
ПЕТР. Значит, я на распутье.
МАТЬ. Причем, на серьезном распутье.
ПЕТР. Ну и что? А ты не на распутье?
МАТЬ. Но ты же не знаешь, куда тебе идти, что с тобой будет. Тебе тридцать пять лет, а ты не знаешь, что будет через год, через два, у тебя не налажены отношения с людьми, у тебя только твой Муха, ненормальный Муха, да, не перебивай меня… этот Муха, он ненормальный, у тебя нет жены, ты не знаешь, что тебе следует думать, во что верить, пьешь… Ты стрижешь людям волосы, потом извиняешься за это. Люди тебя используют, потому что ты как губка, которая все впитывает, это все из-за твоих глаз. У тебя отцовские глаза. У него была та же проблема, люди ему тоже доверялись, но я ему помогла от этого избавиться. Иначе бы он кончил так же, как ты. Как усталый человек-губка, который отказывается взять кровь у своей старой матери, когда его старая мать об этом просит. (Начинает рыться в коробках с вырезками. Их действительно много.) И эти твои коробки с газетными вырезками, не сердись, но это тоже кое-что означает.
ПЕТР. Это твои вырезки.
МАТЬ. Да нет. Разве я могла послать столько вырезок?
ПЕТР. Могла.
МАТЬ. Кое-что я тебе посылала, это правда. Но все остальное…
ПЕТР. Что остальное?
МАТЬ. Ты это, наверное, сам себе послал, дорогуша.
ПЕТР. Ну, мама…
МАТЬ (понимает, что, вероятно, сама в течение долгих лет посылала их). Почему ты их не выбросил?
ПЕТР. Просто не выбросил. Не знаю, почему. Потому что я губка. Я пью, вот у меня и нет сил их выбросить. У меня нет жены, которая бы мне помогла! Матери, которая дала бы мне совет, как мне их выбросить, куда мне их выбросить.
Пауза.
МАТЬ. Ты их не выбросил, потому что все-таки любишь меня.
ПЕТР. Да нет. Не люблю.
МАТЬ. Не бойся, скажи. Ты меня любишь.
ПЕТР. Конечно, я тебя люблю.
Пауза.
Мать и Петр могли бы прикоснуться друг к другу, обняться.
Но Мать тут же меняет настроение, подняв тему своего донорства.
МАТЬ. Если ты меня любишь, возьми у меня кровь. У меня все инструменты с собой…
ПЕТР. Я этого никогда не делал, мама! Я не могу ни с того ни с сего брать у тебя кровь.
МАТЬ. Почему нет? На что ты годен, если не можешь взять кровь у собственной матери.
ПЕТР. Разве дети это делают?
МАТЬ. Конечно. Чему вас в школе учили?
ПЕТР. В какой школе?
МАТЬ. Я не знаю, в какие школы ты ходил. Это единственное, о чем я тебя прошу. Чтобы ты взял кровь у собственной матери. Мы никому не скажем. Это будет нашей тайной. Мы ее спрячем, и в случае нужды она у нас будет…
ПЕТР. Да ведь твоя кровь никому не нужна! Тебе ясно сказали! Ни кровь, ни советы.
МАТЬ. А ты знаешь, что случилось в Чечне?!
ПЕТР. В какой Чечне?
МАТЬ. Она в Чечне нужна!
ПЕТР. Ее туда никто не станет посылать.
МАТЬ. Мы ее сами пошлем.
ПЕТР. И как же?
МАТЬ. Я не знаю.
ПЕТР. Спецрейсом в Чечню повезут стакан твоей крови?! Или мы ее на машине отправим?
Ссора утихает. Мать вытаскивает посуду.
МАТЬ. Ну давай!
ПЕТР. У тебя что, правда все с собой?!
Под аккомпанемент торжественной музыки Петр берет у Матери кровь.
МАТЬ. У тебя руки трясутся, выпей рюмку. Так начинается болезнь Паркинсона. Уж нет ли у тебя болезни Паркинсона?
ПЕТР. У тебя вен нет.
МАТЬ. У меня вен нет? А как же во мне кровь течет?
Их разговор утопает в музыке.
Петр берет у Матери кровь.
Потом увозит Мать в коробке с газетными вырезками.
Затем Петр возвращается.
В руке у него шприц с кровью Матери, перед ним на полу
лежит много газетных вырезок.

• « МОТЫЛЬКИ И СТРЕКОЗЫ
• » ТОРЧ