Его всегда все любили: и мужчины, и женщины. Он был почти гигантского роста. Раньше он очень много говорил и суетился, но теперь, уверившись в своей гениальности, он только по – доброму улыбался, с утра пил водку, но никогда не пьянел так, чтобы упасть. Женщины просто млели, если он усаживал их рядом с собой и своими ручищами красиво и аккуратно разделывал большую рыбину, откладывая себе самый маленький кусочек, а людям вокруг отдавая красивые, переливающиеся жиром аппетитные куски осетра, омуля или муксуна. Он пил водку потихоньку, не жадно, он никогда не выделял женщину, сидевшую с ним рядом, а старался угодить всем и замечал всех. И был у режиссера еще один секрет. Он никогда не изменял жене. Женщины, напиваясь вместе с ним и засыпая рядом, наутро были уверены, что всему виной количество водки, что была выпита. Все оставались друзьями, а женщины вспоминали проведенный день с особым кайфом. При встрече с режиссером даже через много лет, они искренне произносили: «а славненько мы тогда провели время», и режиссер улыбался, окружающие думали, что женщина вспомнила какие-то прекрасные, интимные сцены. А женщина была горда, что она осталась другом этого красивого и не меняющегося с годами гиганта, у которого маленькая прядка седых волос, затерявшаяся в густой шевелюре, только украшала его и без того прекрасное лицо.
И, приехав на охотничий стан, и усадив Машу рядом с собой, и напоив ее в усмерть, сам он был, как всегда, только приятно пьян, и имел силы, аккуратно взбив подушку, лечь одетым на постель, несколько секунд посмотреть на голую и красивую Машу и уснуть спокойным и безмятежным сном рядом с ней. Он даже и не обнял Машу, а обнял красивую и чистую подушку, которую всегда возил с собой, ссылаясь на аллергию к перовым изделиям и перинам.
Но Маша уже не видела, кого обнимал режиссер, она была пьяна и спала, смешно приподняв круглый лобок, из которого торчал клубочек черных вьющихся волос не то нганасанских , не то итальянских, если верить воспоминаниям старой Саскии.

Входит Вика с видеокамерой в руках.

Вика оценила красоту роскошного Машиного тела, она ведь с детства живописью занималась, любила немецких импрессионистов и особенно Климта, у которого вся живопись состояла из изгибов женских голых тел. И Маша, спящая на ярком одеяле режиссера, была прямо оттуда – из этого ее любимого немецкого импрессионизма. Но снимать голую Машу Вика не стала. Она взяла бутылку спирта, накрыла Машу шкурой и вышла. Маша сразу проснулась и начала одеваться.

У чума Маши

Вика молча и с удовольствием пьет водку, потому что основательно продрогла. Она стягивает длинные сапоги и греет ноги у костра. Маша выходит из чума и подкладывает в костер головешек. Вика протягивает рюмку Маше.
-Я никогда больше не возьму в рот эту проклятую водку, – говорит Маша и выпивает.
- Кузьмич хоть кого напоит, – говорит Вика, – ты не стесняйся. Не ты первая.
-Никогда не возьму, – говорит Маша.
Кузьмич тоже выходит к костру. Они сидят втроем и смотрят на догорающие угли.

+ + + + +
Гидровертолет прилетает, как и в прошлый раз, внезапно упав с неба. Веселый вертолетчик красуется собой.
Вика с Машей снимают развешанную юколу, которая на солнце светится оранжевым светом.
-Хороша, – говорит вертолетчик.
-Это вам, – протянула ему сверток Маша. – И вам, – она дала по большому свертку Вике и режиссеру.
Режиссер подержал на весу свертки и оставил себе тот, который побольше:
-Я ведь большой, – сказал он
- А как ты одна кочевать собираешься? – спросил вертолетчик Машу
- Ты видел сосну одинокую? Там, за мысом?
-Видел.
-Это самая дальняя моя стоянка. Там я сложу дровишки и к весне туда прикочую. А второй схрон тут рядом у меня, в 15 километрах.
-Вот почему вы дрова экономите, – сказала Вика.
-Дрова тебе придется тягать на себе,- сокрушался режиссер. Здесь вокруг, деревца чахлые.
-А у реки – завалы.
-До этих завалов добраться нужно было летом на оленях.
-Верхом?- спросила Вика
-Бегом, – сказал летун.
-Олени дрова потащат, – сказала Маша.
-Сани же без колес? – удивилась Вика
-Без колес,- засмеялся летун.
-Ну, бывай, – режиссер обнял Машу, – красавица.
-Да уж, – засмущалась Маша.
-Нет, правда. – я серьезно, – сказал режиссер, –Ты –красавица. Запомни это.
- Я брошу там, к сосне, тебе бочку горючки, – сказал летун, – и дров сколько смогу.
-Мы поможем дрова загрузить, подсядем у реки, лады, дровишек подберем? –спросил режиссер у летуна.
-Я же сказал, – ответил летун
-Спасибо,- сказала Маша.
Вертолетик улетел, и Маша осталась одна. Вдали, на экране, паслись олени. А Маша, впряглась в сани и поволокла дрова к чернеющей горе.

А от горы Маша волокла к балку сани, груженные шкурами.
Потом Маша проверила ледник и углярку, наладила рацию.
Маша крутит ручку рации и кричит: Новенькая, Новенькая, как слышите, прием. Я –Мастах. Я – Мастах.
-Слышим, – вдруг ответила Новенькая сквозь свист и вой,- слышим. Поздравляем. Рацию наладила?
-Наладила. Киногруппа улетела
-Они уже здесь, – сказал радист Новенькой.- Батареи береги.
Костер, который Маша разожгла под железной бочкой, уже погас. Маша попробовала воду, разделась и влезла в бочку с водой: Хорошо.
Вместо солнца на небе появился маленький серп луны.
Маша вылезла из бочки, обтерлась, надела малицу, нашла гвозди, молоток, паклю и начала утеплять балок шкурами.
-Хорошие шкуры, зимние и выделка классная, как лайка – сказал
чей – то голос.
Маша оглянулась. Перед ней стоял мужчина с винтовкой в руках:
-Здравствуйте. Я с гидрографами здесь. Наше судно стало на якорь, меня на охоту отпустили. Ребята пошли на мыс, маяк проверять, пройдут мимо меня – заберут, а я здесь похожу, может, повезет. Вот, мышкую. Ребят дичью покормить. Гусь – то есть еще, или птица, какая?
-Да, немного есть. Гусь.
-Сами-то бьете?
-А лицензия? Гусь – реликтовый.
-Что с ним будет? Пару- тройку забьем. Что ж хозяин твой, инспекции боится? Какая здесь проверка?
-Нет хозяина, погиб в тундре. Ушел и не вернулся.
-Самоубийством жизнь кончил? У вас тут это, говорят, в моде среди парней.
Пьют ваши, говорят, много. Может, НЛО забрали, а может, молодку встретил? Хотя, тут тыщ на 3 – ни души.
-Да нет, поселок в 300 км от нас. Бригады – рядом, километров 60.
-Какие бригады теперь?
-Оно и правда, теперь бригады по два человека.
-А ты одна? Не боишься? Дай я тебе помогу. Балка тяжелая, одной не управиться. – Мужчина сноровисто работал гвоздодером, отрывая старую балку от крыши:
-Посгнило все тут, ты во – время за работу взялась.
Они молча и сноровисто работали . Потом Маша вскипятила чай и разложила на столике дымящуюся оленину.
-Как чисто у тебя, – сказал мужчина. – А говорят, вы – грязнули и пахнете плохо. Ты – пахнешь приятно. Я заметил, когда ты мне доску подавала.
-Я дояркой когда-то была. И в интернате нас в стерильной чистоте держали. Ничего национального. Все наше – сжигали, все, что из дома привозишь – боялись вшей.
-Так ты дояркой была?
-После школы девочки поехали в институт Герцена, в Ленинград, а я – видела в кино, как доярки живут, захотела в Россию. Устроилась под Красноярском, в совхозе работала два сезона, но – сбежала. Потом на ткачиху училась, тоже бросила. Поварихой была.
-Не можешь без тундры?
-А…, не знаю.
-И я не знаю, куда меня прибьет. Вот в моряки нанялся. Думал – временно, а я все – тут. Плаваю. Мы зажигаем атомные маяки с гидрографами. В деревне узнали бы, что я – моряк, обхохотались бы. Я ведь плотником хорошим был, как говорят, мастер – золотые руки. Так что ты мне работу правильную дала.
-Да, если ты не хочешь, не делай. Я сама понемногу все приколочу. Я уже научилась.
-Мне это раз дунуть. А ты дня три корячиться будешь. Одна ведь.
Маша подала мужику, стоявшему на лестнице, тяжелую лесину и не удержалась на ногах, покачнулась. Лесина упала, и Маша инстинктивно схватила мужика за ногу: – Ой, извините.
-Что это ты на вы перешла? Можешь по ноге провести, как ты сейчас провела? Я ведь женщин давно не знал. Какие руки у тебя хорошие. Я тебя поцелую. Глянь! Получилось! Да хорошо – то как. А я ведь совсем не специалист в этом деле. Тебя как зовут? – Мужик слез с лестницы.
-Маша.
-А меня Снега. Я в армии еще облысел. И вот теперь я – лысый, – он виновато улыбнулся.
Они любили друг друга долго. Сначала на них упало покрывало осенних пожелтевших полосок от лиственницы, потом падали на них стада божьих коровок, кружили над ними целые опахала из белой пушицы, но они не замечали ничего. Они любили друг друга. Маша знала, что этого ей хватит и на полжизни, а может быть и на всю жизнь. С тех пор как ушел в тундру и не вернулся Анатолий, который планировал жениться на ней, да так и не успел ей это предложить, не было в бригаде № 5 мужчин.
После секса они лежали на шкурах, которые Маша разложила для просушки. Снега спал. Маша смотрела на стрекоз, которые соединились в сладостном акте. ( Большие стрекозы, красивые, таких в жизни не бывает, наверное, только во сне)
-Я тоже за ними наблюдал, – сказал Снега.- Когда пришел к тебе, чуть не раздавил, этих мотыльков.
-Не мотыльки, а стрекозы. Благодаря им мошки сейчас мало, нету почти. Когда солнце сходится с луной, прилетают стрекозы и нет мошки.
-Так ты девушкой была и не сказала ничего.
-А зачем? И кто поверит?
-Ну да, при таком теле – не подумаешь, что не было у тебя мужика.
-Я пыталась, но не получилось. Мне тридцать лет уже.
-И мне тридцать. И я считай, тоже мальчик. От Молдавии до Сибири докатился, до самой Арктики. Говорят, народы Севера, вы – балованные дюже. Вам удержу нет. А ты девочкой осталась. Красивая такая. И волосы у тебя красивые.
– Так на мне парик.
-А ты не снимай его. Ты в нем, как певица Королева, нет, как ее? Вот поет что-то там ,« императрица…».

• « ПИЖРАНЕТ
• » СЛУЧАИ ЗАУРЯДНОГО СУМАСШЕСТВИЯ