Петрика. Так оно же подкреплено, гражданин директор, и рас­четами и чертежами.
Зелинский. Где же они?
Петрика. Да у вас же, гражданин директор. Я с неделю как занес вам, гражданин директор, и чертежи и расчеты, а?
Зелинский. Да-да, припоминаю. Как же, просматривал, очень любопытно. Вы, кажется, проектируете увеличение продукции процентов на десять?
Петрика (Скупеню). Я так прикидываю, гражданин начальник, чтоб вместо шестидесяти ударов в минуту давать семьдесят, семьде­сят два.
С к у п е н ь. Сейчас подсчитаем… Семьдесят, семьдесят два вместо шестидесяти это составит… составит восемнадцать-двадцать процентов прироста! (Присвистнул.)
Зелинский. Есть, пан Петрика! Перешлем ваш проект в центр. в комиссию по изобретательству. Пусть его изучат, утвердят, а там, гля­дишь, вы и премию получите.
Петрика. Премия — премией, она, конечно, не повредит.
Зелинский. И что же?
Петрика (Скупеню). Вы, часом, гражданин начальник, не из той комиссии?
С к у п е н ь. Нет-нет.
Петрика. Ну, так я скажу. Кабы эта комиссия вместо господа бога нашу вселенную утверждала, мы бы еще и потопа не дождались. Простой винтик утвердить — им года два надо, а?
Зелинский. Что и говорить, без волокиты не обходится. А что делать?
Петрика. Что делать? Махнуть рукой на комиссию и самим де­лать, а?
Зелинский. На собственный риск, без утверждения? Вы отдаете себе отчет, Петрика, что сейчас не такие времена…
Быстро входит Дорота, за ней озабоченная Эля.
Дорота (через плечо). Знаю, знаю… (Зелинскому.) Я предупреж­дена этой панной, что идет заседание и мешать нельзя. Беру ответ­ственность на себя.
Зелинский. М-да… Собственно, в принципе… Простите, панна Эля, все в порядке.
Эля. Пожалуйста, пан директор. (Уходит.)
Зелинский (Скупеню). Моя супруга… (Дороге.) Позволь пред­ставить тебе пана Юлиана Скупеня.
Петрика (поднимаясь). Я помешал?
Зелинский. Простите, Петрика, вы могли бы минутку обождать? А то завтра? А?
Петрика. Лучше бы сегодня, гражданин директор, — выходной у меня. А подождать могу, куда мне спешить? (Уходит.)
Дорота. Простите великодушно. Я понимаю, так не поступают. Но если бы вы знали, как мне не терпелось познакомиться с вами! Кстати, у меня оказались кое1какие дела в городе, дай, думаю, забегу сюда, была не была!
Зелинский. А он еще беспокоился, что стеснит нас. Я ему сразу объявил, что ты будешь счастлива.
Дорота (Скупеню). Вы, вероятно, даже не представляете себе, что значит для нас ваш приезд! Ах! Какой-нибудь инспектор из Радо-ма — у нас уже целое событие. А то вы, из Варшавы, знаменитый писа­тель. Да-да! Ваша книга… «Рассвет над целиной» занимает в нашей библиотеке почетное место. Я, по правде, еще не читала, но муж — в со­вершенном восторге. Надеюсь, вы погостите у нас?
С к у п е н ь. Дня два-три…
Дорота. Только всего? Какая жалость! А потом обратно в Вар­шаву? Вот счастливец. Мужу иной раз еще удается вырваться туда в командировку, а мне, сами понимаете… Три-четыре раза в год — и все… Довольно дорогое удовольствие. Ну, рассказывайте, рассказывайте, как • там сейчас? Какие появились новые дома, кафе, рестораны? Куда сейчас принято ходить?
Зелинский. Дорота страшно интересуется ходом восстановления Варшавы.
Дорота. Обожаю этот город и умираю от зависти при мысли, что есть счастливцы, которые могут ежедневно посещать магазины на Мар-шалковской, — ах, какую шляпу я там видела в последний раз! — и пить кофе «Под Василиском». Вот там — да, там чувствуешь, что прини­маешь активное участие в строительстве социализма, — а тут что?
С к у п е. н ь. Кстати, Глобус жаловался…
Дорота. Глобус?
С к у п е н ь. Ох, извините…
Зелинский. Ты не знаешь, это еще со школьной скамьи. Меня так прозвали в четвертом классе, когда я сломал школьный глобус, доказывая товарищам, что южный магнетический полюс находится на севере, а северный на юге. Тогда я еще понимал, что к чему.
Скупень. А сейчас?
Зелинский. Ах, помолчи! Я тогда вообще собирался стать вели­ким путешественником, открывать неизвестные острова, беспрерывно переноситься с одного конца земли на другой. А сейчас не могу пере­нестись из Дембновца в Варшаву.
До «рот а. Сам в этом виноват.
Зелинский. Знаю, сто раз слышал! (Скупеню.) Если мы когда-нибудь разведемся, то только из-за этого.
Дорота. Будьте хоть вы судьей, пан Юлиан. Как это можно всю жизнь работать на других и ни разу не подумать о себе? Более непрак­тичного человека я еще не встречала. Честное слово! Столько лет тор­чать в этой дыре, да и то за гроши! Люди, которые мизинца его не стоят, давно все поустраивались и смеются над этим идеалистом.
Зелинский. Хватит.
Дорота Нет, не хватит. Если тебе нравится такая жизнь, то мне вот ни столечко.
Зелинский. Ну, пожалуйста, прошу тебя.
Дорота. Я жду, как счастья, той минуты, когда его прогонят со службы. Увы, никакой надежды.
Скупень. Между прочим, я говорил Глобусу… простите, Стаху,. что наш школьный товарищ Геня Гуркевич сейчас в министерстве — фигура. Попробую с ним поговорить.
Зелинский. Ты уж прости, Юлик, — не успел приехать и сразу же попал на семейную сцену.
Дорота. И меня, конечно, извините. Но чем я виновата, что мой муж — шляпа.
Скупень. Супружество, подобно пьесе, не может обойтись без сцен. Как драматург, я в этом разбираюсь.
Зелинский. А ты, чем сердиться, спросила бы, почему столь видная особа, как пан Юлиан Скупень, пожаловала в Дембновец. Вооб­рази — Юлик собирается написать пьесу,— и о чем, ты думаешь,— о на­шем заводе.
Д о р о т а. О твоем заводе? О чем же тут писать?
Скупень. О заводе, о людях, о городе, вообще обо всем.
Д о р о т а. Ничего не понимаю. В Варшаве уже не хватает людей и заводов?
Скупень. Это сложный вопрос… Если бы, допустим, здешний пи­сатель решил написать пьесу, он наверняка из Дембновца поехал бы з Варшаву. Я с этой же целью приехал из Варшавы в Дембновец.
Д о р о т а. Почему?
Скупень. Он должен быть там, а я здесь.
Д о р о т а. Не понимаю.
Скупень. Никто не понимает. Тайны творчества. Должно быть, пребывание в новой обстановке обостряет глаз художника.
Д о р о т а. Непонятно, но очень интересно. Кстати, если вы жаждете ознакомиться с достопримечательностями нашего города, могу вас взять с собой. За полчаса вы осмотрите все, что достойно осмотра: костел середины семнадцатого века, дом, в котором, по преданию, ночевал На­полеон, и новый магазин. Буду гордиться, что именно я, и никто другой, открыла вам все эти чудеса. А потом пойдем домой обедать и Стаха ждать не будем. Он, конечно, как всегда, запоздает, поскольку у него, видите ли, тьма дел, с которыми он, бедняжка, никак не успевает справиться.
Зелинский. Сегодня не опоздаю.
Дорота. Разве что по столь торжественному случаю. Пойдемте, пан Юлиан.
Скупень. Я бы с удовольствием. Увы, мне предстоит встреча с не­ким гражданином, коему поручено обучать меня различным заводским премудростям.
Зелинский (Дороге). Это много не займет. Пойди улаживай свои дела, а на обратном пути заходи за нами. Вместе выйдем.
Дорота. Через полчасика буду здесь! Смотрите!! (Уходит.)
3 е л и н с к и и. Превосходная женщина! Немного нервная,— но что же тут удивительного, при такой жизни недолго и свихнуться. (Подни­мает трубку.) Панна Эля, пошлите за Чижиком. (Кладет трубку.) При­дется подождать, пока его вызовут из цеха.
Скупень. А этот рационализатор ждет там?
Зелинский. Успеется.
Скупень. Все же, что ты думаешь о его проекте? Меня, признать­ся, он заинтриговал. Подумать только, какой сюжет. Борьба за увели­чение продукции! Старик-рационализатор! Если бы еще столкнуть его с противником, — и пьеса готова. Скажи, у тебя нет на примете подхо­дящего классового врага?
Зелинский. Поэт, поэт! Вот что тебя увлекает. Романтика труда. Социалистический подъем. Хорош был бы я, если бы смотрел на мир твоими глазами.
Скупень. Но согласись, что этот мастер говорил довольно .логично.
Зелинский. Соглашаюсь. Только одно дело — логика, а другое — жизнь. Одно дело — подъем, а другое — план. Понятно?
Скупень. Нет.
Зелинский. Тогда я тебе растолкую. В данный момент мой завод выполняет план на сто процентов. Не так просто было добиться этого,
.все же я добился. Сто процентов, а в последнем квартале даже сто два. Я сделал свое дело, и никто мне слова не скажет.
С к у п е н ь. Да, но, оказывается, можно получить сто двадцать.
Зелинский. Можно? А если нельзя? Пожалуйста, я перешлю проект Петрики наверх, пусть выскажутся.
С к у п е н ь. Допустим, выскажутся положительно, тогда что?
Зелинский. Тоже ничего… Да-да. Старик, кажется, ясно тебе сказал, и на этот раз он был прав. Проект проваляется под сукном год, а то и два. А через год нам по разверстке и так полагается новая тех­ника. Теперь ясно?
С к у п е н ь. Не совсем.
Зелинский. По-моему, ясно.
С к у п е н ь. Ясно одно — нет смысла направлять в комиссию. А если взять ответственность на себя? Подумай только, целый год будешь да-сать добавочную продукцию.
3 е л и н с к и и. Снова литература! Взять ответственность на себя, говоришь? Милое дело! Покажи мне такого смельчака, который решился бы на подобную авантюру.
С к у п е н ь. Допускаю, что таких немало.
Зелинский. И я допускаю. Но не хочу увеличивать их числа. Не тороплюсь подставлять свою шею под удар.
С к у п е п ь. А не перебарщиваешь ли ты, дружок? Речь идет о пользе государства.
Зелинский. Поэт, спустись с облаков. Только что я толковал тебе: пока я выполняю план, я в порядке. А теперь вообрази, что я по­падаюсь на удочку этому старому ворчуну, без согласования с началь­ством демонтирую машины, заменяю части и прочее и прочее, о чем ты даже представления не имеешь. Машины простоят пару-другую дней, а то и недель, если вдруг обнаружится, что какой-нибудь детали мы не сумеем изготовить своими силами. Хорошо, если впоследствии нагоню., а если нет, если что окажется не так? Тогда знаешь, что? Я заваливаю план. А за планом летит — пан.
С к у п е н ь. То есть?
Зелинский. Меня вышибают.
С к у п е н ь. Вышибают?
Зелинский. К чертовой матери!

• « Дверь в потолке
• » Диалоги в болоте