Зелинский. Представить себе не можешь, как это мне помогло, если даже считать, что ты преувеличил! Поверь, я вовсе не делал ставки на провал рационализации. Однако не скрою, подумал: выйдет — хоро­шо, а не выйдет — тоже неплохо. Скупень. Вот видишь!
Зелинский. Да-да. Я не сразу сообразил, какое это свинство. 1 ы открыл мне глаза.
Скупень. Подумать только, какой я проницательный! Зелинский. Не шути, мне не до шуток. У меня было ощущение, словно мне воткнули гвоздь в сидение. Вредитель? Это я-то? Я был взбе­шен. Но не мог признать твоей правоты… до известной степени. Скупень. Я же говорил в состоянии аффекта. Зелинский. Нет, ты был прав! Да-да. И я решил доказать себе самому, что ты неправ. Вот как меня заело. У-ух! Я закатал рукава и взялся за дело. Решил •— кровь из носу! — провести рационализацию и доказать, что ты — клеветник. Я ненавидел тебя. Скупень. Красота!
Зелинский. У Петрики оказались ошибки в расчетах, оттого и не получилось. Пришлось все пересмотреть. Скупень. И сейчас как?
Зелинский. Еще не знаю. Идут испытания. Скупень. Честное слово, прелестный сюжет. Можно написать но-иеллу под названием: «Одержимый идеей, или Гвоздь в стуле». 3 е л и н с к и и. Тебе все шуточки…
Скупень. Знаешь, почему? Потому что ты меня растрогал. Ты чудный парень, Глобус!
Зелинский. Если — тьфу, тьфу! — все пройдет удачно, моя за­слуга будет невелика, ей-богу. Вообразить себе не можешь, как они мне помогли.
Скупень. Кто?
Зелинский. Все. Партийная организация, заводской комитет. По косточкам разобрали со мной все чертежи. Ночами сидели над вычисле­ниями. И Фрончак, и Тихобродский, и Гжелевич. Я поражался их вни­манию к себе. Как-то, знаешь, они изменились за последние дни. Скупень. Ах, это они изменились?
Зелинский. А Эля, подумай только! Если б не она, мне бы в го­лову не пришло к ним обратиться. Дышать не давала — пила прокля­тая! Все эти встречи, заседания, летучки — все ее дело. Вообще у нее мания, что я ребенок и меня надо водить за руку. Как это тебе нравится?
3 Театр № 2 33
С к у п е н ь. Бессовестно.
Зелинский. Вот именно. (Зевает.) Ой, и спать хочется… Три ночи!..
Скупень. Отоспишься. В таком сонном городке только и спать.
Зелинский. Ага… (Зевает.) Хотя знаешь, пожалуй, ты преуве­личиваешь. Три дня здесь было такое движение, не хуже, чем на пере­крестке Аллей и Маршалковской.
Скупень. Чему удивляться, если ты дал, наконец, зеленый свет? А впрочем, даже не в этом суть…
Зелинский. В чем же?
Скупень. А в том — движется ли у человека вот здесь (показы­вает на грудь) или не движется. Это решает.
Зелинский. Ты думаешь?
Скупень. А ты?
3 е л и н с к и и. Пожалуй…
Скупень. Движется, движется, дружок. Все в порядке, мальчик.
3 е л и н с к и и. Не все. Если бы еще знать, что с Доротой. Страшно беспокоюсь. Куда, ты думаешь, она могла деться?
Стук в дверь.
Войдите.
Эля (входя). Пани Дорота.
Д о р о т а (входит оживленная, весьма довольная собой, в новой шляпке). Здравствуйте, здравствуйте! (Целует мужа в лоб.) Ох, на кого ты стал похож. Минуты нельзя оставить его без присмотра. Как пьеса, пан Юлиан? Получится шедевр или не получится? (Эле, которая на­правляется к дверям.) Пожалуйста, не уходите, вы сейчас понадобитесь
пану директору.
Звонок телефона.
Зелинский (поднимает трубку). Да?.. Нет, сейчас не могу… Да-да, очень занят… Что?.. Начинайте без меня… Как только освобо­жусь, приду. (Кладет трубку, Дороте.) Может быть, ты скажешь нам?
Дорота. Скажу, все скажу. Воз новостей. Стоит человеку на день вырваться из этой дыры, и он сразу оживает.
Зелинский (нетерпеливо). Мы слушаем…
Дорота. Сейчас, сейчас! Дай только присесть. Ужасная толкотня была в поезде. Если бы не один пассажир — брюнет, довольно предста­вительный, впрочем, кажется, из выдвиженцев, — я стояла бы на ногах всю дорогу.
Зелинский. Ты была в Варшаве?
Дорота. Ну, да! Вы не поверите, какие там опять перемены. В «Камерный» никто уже не ходит, только в «Раритас». А домов скольк;-новых! Кто думал ;;о войны, что можно столько строить.
Зелинский. Будешь ты говорить, наконец…
Дорота. Сию минуту! Держись покрепче — услышишь сенсацию. Ну и жена у тебя, скажу тебе!
Зелинский (сердито). Дорота!
Дорота. Уже говорю! Желчный ты стал за мое отсутствие. Зна.ъ». бы, ни за что бы не уехала. Тебе не сердиться — тебе ручки-ножки надо мне целовать. (Эффектная пауза.) Я была у Гуркевича!
Зелинский и Скупень (одновременно). У Гуркевича?!
Дорота. Ага, задело?
Зелинский. Зачем ты к нему ходила?
Дорота. Посоветоваться насчет новой шляпки.
Зелинский. Говори серьезно.
Д о р о т а. А ты не задавай глупых вопросов. Как это — зачем? По-твоему делу. (Показывает на шляпку.) А шляпка мила, скажете, нет? (Рассматривает себя в зеркальце.) Зелинский (грозно). Дорота!
Д о р о т а. Ох, какой ты. Говорю, по твоему делу. Сам ты никогда не решился бы, а пан Юлиан — прошу прощения у пана Юлиана — не производит впечатления слишком расторопного мужчины, когда надо проявить энергию.
Зелинский. Он принял тебя?
Дорота. Еще как. Очаровательная личность этот пан Гуркевич. Я дала понять ему — очень тонко,— что не возражаю, если мы посидим с ним за столиком в кафе «Сюрприз». Бедняга рад бы был, но ужасно занят. Три телефона у него на столе, и все трещат без умолку. Зелинский. А он?
Дорота. Не обращал на них внимания. Брал трубку и говорил: «Я занят».
Зелинский. Я не об этом.
Дорота. Не мешай мне, иначе я все забуду. Когда я ему сказала, что перед ним жена его школьного товарища, он ответил, что некоторым его товарищам посчастливилось. Джентльмен довоенного образца. 3 е л и н с к и и. Он помнит меня?
Дорота. Не очень, но я описала тебя самым подробным образом, и под конец он сказал, что, кажется, что-то припоминает. На всякий слу­чай записал твое имя и фамилию и просил зайти завтра. То есть, вчера. Зелинский. Что было вчера?
Дорота. А? Умираешь от любопытства? А вначале чуть с кула­ками не полез. Что было вчера? Да ничего. Сказал мне, что просмотрел твои документы и, пожалуйста, не видит препятствий для твоего пере­вода в Варшаву.
Зелинский. Да что ты?!
Дорота. Ну, скажи, где ты еще найдешь такую жену, как у тебя? Ты мне всем обязан.
С к у п е н ь. Думаю, что в какой-то степени он обязан также своему авторитету, репутации.
Дорота. Вы всегда что-нибудь такое скажете: глубоко принци­пиальное и без смысла. Авторитет, авторитет! Репутация! Без органи­зации нет репутации. Понятно?
Протестующий жест Зелинского.
Знаю, знаю, с протекциями у нас, к счастью, давно покончено. Но зна­комства, слава богу, остались!
Зелинский. Что же дальше? Говори.
Дорота. Дальше? Мы с ним очень мило попрощались, и я обе. щала по переезде в Варшаву обязательно выпить с ним чашку кофе. Завтра в двенадцать часов тебе надо быть у него — уточните, что к чему.
Зелинский. Завтра?
Дорота. В двенадцать. В секретариате зарегистрировано. Поэтому я просила панну Элю задержаться на случай, если понадобятся какие-нибудь распоряжения.
Зелинский. Завтра? Никак не могу.
Дорота. Обязательно. Гуркевич послезавтра уезжает на какой-то съезд и неизвестно когда вернется. А тем временем его вообще могут перевести в другое место, и ты останешься на бобах.
Зелинский (Скупеню). Как быть? Сегодня-завтра решается судьба нашего опыта.
С к у п е н ь. Перерабатываю.
Зелински и. Движется?
С к у п е н ь. Движется. Не хватает кое-каких элементов, но в общем дело идет к концу.
Зелинский. Жалко, что я так и не помог тебе.
С к у п е н ь. Ничего, обошлось. Много мне дали беседы с Петрикой.
Зелинский. Толковый старик.
С к у п е н ь. Если бы только не его бзик на почве изобретательства… Морочил мне голову, сил моих нет. Дескать, сейчас, когда машины пе­реоборудованы, легко поднять производительность еще на пятнадцать-двадцать процентов. У неге — идея.
Зелинский (живо). Какая?
С к у п е н ь. Боюсь, что не сумею передать. Я в этих делах профан. Да мало ли какие у него идеи — старый маньяк.
Зелински и. Не сказал бы. Ему недостает теории, но у него бы­вают такие, озарения… Мы в этом убедились. Кто знает, если и эта идея… А?
С к у п е н ь. Пожалуй. Но тебе-то что до этого? Ты уезжаешь.
Зелинский. Мне — ничего. (После паузы.) Как-то, знаешь, не­хорошо получилось со стариком, даже не поздравили его как следует. Он же герой дня. Вызвать его, что ли?
С к у п е н ь. Если я мешаю…
Зелинский. Что ты, что ты… (Поднимает трубку.) Панна Эля, пригласите, пожалуйста, Петрику… Да, вот еще что… Вы отослали бу­маги Гжелевичу? Забыл вас просить на всякий случай присоединить к ним старую документацию. Присоединили? Спасибо! (Кладет трубку.) Идеальная секретарша!
С к у п е н ь. Тебе будет не хватать ее в Варшаве.
Зелинский. Да-да.
С к у п е н ь. Нелегко найдешь такую…
Зелинский. И мечтать нечего.
С к у п е н ь. Вот видишь.
Зелинский. Что?
С к у п е н ь. Ничего.
Зелинский. Знаешь, о чем я думаю?
С к у п е н ь. Не знаю.
Зелинский. Убежден, что в эти дни она не уходила отсюда. Слу­чалось, ночью нам требовались справки, она оказывалась на месте. Странно, как я этого раньше не замечал.
С к у п е н ь. Ты вообще смотришь и не видишь.
Зелински и. То есть?
С к у п е н ь. Глупый ты, глупый. Слепой и то заметил бы.
Зелинский. Что?
С к у п е н ь. А то. Она влюблена в тебя, олух!
Зелинский. С ума ты сошел.
С к у п е н ь. Послушай, Глобус, в шестернях я не разбираюсь, в ме­ханизмах — тоже, но в этих делах я собаку съел. Производственную пьесу я пишу впервые, а психологических романов написал — вон сколь­ко. Ручаюсь, она влюблена в тебя по уши. Столько души не вкладывают в работу по одной обязанности. Любовь, старина, любовь. И везет же тебе.
Зелинский. Не может быть. Не верю.
С к у п е н ь. Потому что ты — простофиля. А ну тебя, — не хочешь, не верь. Да тебе что в этом? Ты же уезжаешь.
Г,
Зелинский (с затаенным вздохом). Да…
Стук в дверь.
Эля (входит). Пришел Петрика, пан директор. Зелинский (срывается с места). Да?.. Как это мило с вашей стороны. Я так признателен вам, если бы вы знали…
3 л я (удивленно). Пригласить? (Уходит.)

• « Дверь в потолке
• » Диалоги в болоте