Макаров, Мужчина с «дипломатом», и Мужчина – без, играют в преферанс.

МАКАРОВ. Так, господа, чего молчим? Чего ждём? Хвалимся.
ПЕРВЫЙ. Пас.
ВТОРОЙ. Пас.
МАКАРОВ. О! Это хорошо. Тогда – раз, и… Что там у нас в прикупе? Ага…
ВТОРОЙ. Покажите прикуп, Сергей Александрович.
МАКАРОВ. М?
ПЕРВЫЙ. Показать надо, Сергей Александрович.
МАКАРОВ. А, ради бога. Та-ак… Ага. Вот эти две скинем, – и…
ВТОРОЙ. И?
ПЕРВЫЙ. И?
МАКАРОВ. М-м, – семь вторых!
ВТОРОЙ. Вист!
ПЕРВЫЙ. Вист… В тёмную?
ВТОРОЙ. Да.
МАКАРОВ. А-а. Ну, что ж, смелые вы мои, тогда поехали… (Играют дальше).

Входит Людмила. Остановилась, смотрит на Макарова. Барменша заканчивает убираться, уходит за кулису.

МАКАРОВ. Всё… (Подливает в рюмки коньяк, чокается). Всё, всё, всё, всё… (Пьёт, замечает Людмилу, медленно встаёт, направляется к ней). Всё кончено… всё решено…

ЛЮДМИЛА. Сергей Александрович, с Вами всё в порядке? Вы о чём?
МАКАРОВ. Да это я…(Достаёт платок, промокает вспотевший лоб). В Веймаре недавно был. У немцев. В театре «Эгмонта» играли. Гёте. Так там в финале монолог… (Декламирует по-немецки, потом по-русски). «Всё кончено, всё решено… Нет выхода мне… из темницы!» Аузгэцайхьнэт… Н-да… Ну, так как же… Любовь Николаевна?
ЛЮДМИЛА. Нет, Сергей Александрович.
МАКАРОВ. Почему?
ЛЮДМИЛА. Никак. Сказала, что…
МАКАРОВ. Что?!
ЛЮДМИЛА. Ну… она же на работе, Сергей Александрович. Скоро увидите.

Людмила попросила наклониться, Сергей Александрович наклонился, она что-то шепнула ему на ухо, виновато улыбнулась, пошла за кулису. Сергей Александрович в ответ кивнул головой, изменился в лице, кивнул ещё раз, и ещё, – побрёл к столику.
Грянул оркестр. Гости за сценой, т.е., за эстрадой, аплодируют, свистят.
В музыкальном марше на эстраду поднимаются Тамара, Катя, Людмила и Барменша.

ГОЛОС В ДИНАМИКЕ. Летят перелётные птицы, господа! Уже летят!

За сценой хохот.

БАРМЕНША: ТРИО (детскими голосами):
Летят перелётные птицы… Мама!..
В тумане реки голубой… Я в Африку хочу!..
Летят они в жаркие страны… Мама!
А я остаюся с тобой… Я в Африку хочу!..
А я остаюся с тобою… Мама!
Родная моя сторона… В Африку!..
Не нужно мне солнце чужое… Нет, Мама!
И Африка мне не нужна! В Африку! Только в Африку!

БАРМЕНША (на проигрыше музыки): ТРИО (хором):
Какая Африка, вы чё, там жарко! Ну, и что? А у нас не топят.
Там крокодилы! А у нас зарплату не отдают. Ну, и что?
Но ведь там спид! У нас что ль нет? Да наплевать.
А как же… Да наплевать. Да на…

В таком же духе поётся следующий куплет. В конце – «африканский» танец.
В зрительном зале за эстрадой хохот, аплодисменты, свист, «Уау!».

БАРМЕНША. О! О! О! Жарко! (Начинает раздеваться).
ГОСТИ (за сценой). Да!! Да!! Да!! Очень жарко!!
БАРМЕНША. Ой! О-ё-ёй! (Сбрасывает платье с себя, под ним хоккейные доспехи).
ГОСТИ (за сценой). О-о!! Е! Е-е! Е!!
БАРМЕНША. Ой! О-ё-ёй! (Сбрасывает хоккейные доспехи, остаётся в купальном костюме).
Гости взвыли, заулюлюкали.
БАРМЕНША (сдёргивает с себя парик, вскидывает над головой, приветствует зал, – это, конечно же, Люба). Ха-ха-а-а!!
Бешенно танцует. Зал ревёт.
ЛЮБА. Страна в опасности, господа! Мир в опасности! Вымираем потихонечку! Не хватает чего-то всё, не хватает, не рожается! Напряжёнка! Э-эх, поднатужимся, девочки! Покачаемся! Сексу, больше, сексу-у!.. Баррель нефти – раз-два! Ещё баррель – три-четыре! Ножкой-ножкой – раз-два! Потом попкой – три-четыре!! Давай-давай, бритоголовая тварь! Давай!! Что же вы-ы-ы?! Тачка-тачка – раз-два! Ещё тачка – три-четыре! А мы ножкой – раз-два! А мы попкой – три-четыре!! Баррель нефти – раз, два! Ещё баррель – три, четыре! А мы ножкой, – раз-два! Потом попкой – три-четыре! Тачка-тачка – раз-два, ещё тачка – три-четыре…
ЗТМ

Картина шестая.

Мастерская.
В глубине за тумбой огромный деревянный Крест.
Художник прибивает опоры к полу. Рядом стремянка. С улицы доносятся завывания ветра.
Из-за ширмы выходят Людмила и Люба, укутавшись в один большой шерстяной платок. Люба, при этом, в костюме – платье-рубище, Людмила в своём. Взявшись за руки, они идут на передний план, поворачиваются лицом к Кресту, стоят, смотрят, крестятся.
Закончив работу, художник идёт к ним, освобождает Любу от платка, передаёт его Людмиле. Людмила потихоньку отходит в сторону.
Двумя-тремя движениями художник поправляет Любины волосы, платье, поднимает с пола ножницы, разрезает лохмы по краям, трёт их в ладонях, осматривает, вертит, как куклу, после чего приглашает идти за ним. Люба не решается. Тогда он берёт её за руку, ведёт к Кресту. Мила заплакала.
Подведя к Кресту, подставляет стремянку, приглашает подняться. Она поднялась, повернулась, прислонилась спиной к Кресту, ухватилась за стальные кольца на большой перекладине, встала босыми ногами на опоры косой перекладины, после чего на стремянку поднялся он сам.
Проверил крепления, защёлкнул страховки, наклонился к ушку её, стал что-то шептать, наговаривать, поправляя голову, и складки на одеждах. Она кивнула. Художник сказал ей что-то ещё и стал вдруг мягко спускаться вниз, ни на секунду, между тем, не спуская с неё глаз.
Оказавшись внизу, откатил стремянку, попятился к мольберту. К краскам!

ОЛЕГ. Давай!! Вот так. Да!! Да, да, да.

Звонок в дверь.

Людмила срывается с места, бежит открывать. Возвращается.
Входит Гарик, раздевается, уносит куртку в другую комнату, возвращается, смотрит.

ОЛЕГ. Так хорошо, сохрани.
ГАРИК. Ну, ты вооще-е…
ОЛЕГ. Молодец… Так, здесь ещё… Потерпи. Терпи-терпи… терпи. (Работает).
ГАРИК. Тебя бы туда самого. Ага. Потерпи… «Россия на Кресте». Это сколько ж ещё ей терпеть?
ОЛЕГ. Отвали!!!

Гарик так и отлетел. Людмила вскрикнула, вновь заплакала, перекрестилась.

ГАРИК (ходит). Идиот…
ОЛЕГ. Как в академии?
ГАРИК. Никак.
ОЛЕГ. Ещё потерпи. Ещё немножко… ещё чуть-чуть… Ну, сплетни-то какие есть? Что говорят?
ГАРИК. Что говорят? Да только о твоей картине все и говорят. Как людей сразу видно, не представляешь. Чё-ёрная, такая, знаешь, в основном.
ОЛЕГ. А белая?
ГАРИК. Белой зависти почти нет. Так что приготовься.
ОЛЕГ. Это приятно.
ЛЮБА (на Кресте). Ну, может быть, хватит?!
ВСЕ. А?
ЛЮБА. Я говорю на сегодня, может быть, достаточно?
ОЛЕГ. На сегодня? (Немножко отошёл). Сегодня… (После паузы). Ну, пожалуй… (Положил мазочек) на сегодня… может, и достаточно… не знаю.
ГАРИК. Садист.
ЛЮБА. И долго ещё так?
ОЛЕГ. Как так?
ГАРИК. Сними девушку с креста-то!!
ОЛЕГ. А, да. (Идёт, ставит стремянку, постепенно освобождает её). Ну, как долго? Месяц, наверное, ещё…
ЛЮБА. Месяц?! Как – месяц? Месяц был месяц назад.
ОЛЕГ. Я сказал, месяц, и всё тут!
ЛЮБА. Ну, я не знаю… Скоро Новый год, католики Рождество справили, а мы всё…
ОЛЕГ. Ну, и что? Ну, и пусть. В Новом году и допишем. Как пойдёт. Как пойдёт…
ЛЮДМИЛА. Ну, Вы, хоть, Новый год-то дадите справить нормально?
ОЛЕГ. Новый год? (Посмотрел на Гарика). А что – Новый год? Новый год он…
ГАРИК. Вообще-то, не за горами.
ЛЮДМИЛА. Как же не за горами? Осталось-то совсем ничего. Мы с Любой вас когда ещё приглашали? Столики заказали. Катя с Тамарой интересуются. А вы всё как-то…
ОЛЕГ. Ну… если Гарик не…
ГАРИК. Гарик? А в чём дело? Нет, а в чём дело-то? Почему сразу Гарик? Почему чуть что, сразу Гарик?! Мне это нравится. Как будто, я всегда всем мешаю выпить. Это что же, выходит, я всем немил? Обидно, Мил. (Смех). Нет, я-то приду, а он, не знаю. Я к нему теперь не имею никакого отношения, вы чё.
Все смеются, расходятся.
Людмила уводит Любу за ширму переодеваться. Художник протирает кисти, моет их, снова протирает, убирается. Гарик достаёт сигареты, подносит Олегу, себе, даёт огоньку, – закурили, смотрят на картину.
ОЛЕГ. Ну, а твои как дела?
ГАРИК. Мои? Ничего. Рисую потихонечку.
ОЛЕГ. К станку-то когда станешь?
ГАРИК. Стану… когда-нибудь.
ОЛЕГ. Как же ты это всё-таки… не знаю. И козу, и капусту с волком… в одной лодке…
ГАРИК. Слушай, прекрати, а? Трёшь свои кисти, три, не мешай смотреть.
ОЛЕГ. Нет, ну, как ты это всё выразишь, как?
ГАРИК (вскочил). Выражу!! Выражу!! Сдохну, но выражу! Проповедь эта твоя… (Показывает на картину) проповедь долготерпения. Она им нужна! (Показал наверх) Им! прежде всего им! и меньше всего им! (Показал вниз). Меньше всего!
ОЛЕГ. Да ты что – сдурел? Ты что же, значит, против Смирения, Терпения, Креста?! Против святых вещей?! Так? Ну, так?!
ГАРИК. Что ты лепишь мне?! Что ты несёшь?! Что ты глухой-то такой?! Со Смирением этим морду уже всю исплевали! Искровавили! До сих пор отмыться не можем! Неужели не ясно?
ОЛЕГ. Да мы на людей-то, дурак, похожи, благодаря него, на людей! Может, больше всех других!
ГАРИК. Нет! Нет!! Не-ет!!! Мы не похожи на людей! Не похожи! Разве мы люди?! Оглянись! Посмотри на свою картину!! Художник!! Посмотри!! Где ты видишь здесь людей?! Где?! Их здесь нет! Мы – народ, которого нет! Мы на-се-ле-нье! Мы только эксперимент… для всех других… нетерпеливых… и ты знаешь, очень похожих на людей…

Пауза. За окном воет ветер.
ОЛЕГ (подсел к нему). Ну, ладно, прости. Прости. Я не хотел обидеть тебя. Рассказывай про картину.

Гарик махнул рукой. Художник встал, отошёл.
Звонок в дверь. Из-за ширмы выходят Людмила и Люба. Все переглянулись.
ГАРИК. Я открою. (Уходит).

Пауза. Тихо появляются Катя и Тамара, смотрят на Любу, у Кати на глазах слёзы. За ними медленно идёт Гарик, не останавливаясь, проходит в другую комнату.
ЛЮБА (тихо, немо, почти беззвучно). Мама… мама… (У неё подкосились ноги, она обмякла, вот-вот упадёт).
Людмила, Тамара и Катя подхватили, обняли её. Какое-то время стоят все четверо вместе, прижавшись друг к другу.

• « ДЕВОЧКА И АПРЕЛЬ
• » ПОМПИНИЯ