(Воробей и Серега уходят к купе, Люба опасливо выглядывает в коридор. Когда мужики открыли купе, из него вывалился мертвый сержант Лехманов. Люба страшно орет и бежит в тамбур сорвать стоп-кран. В купе, прицепленный наручниками к верхней полке, висит мертвый Моисей. Пистолет в руке у Паши)
Паша: – А… Соседи. Ну че встали на пороге! Вы уж или сюда, или туда.
Воробей: – Паша, ты пистолет убери.
Серега: – Ты ведь больше не будешь стрелять?
Паша: – В вас? Нет.
(Поезд дергается, останавливается, слышно вопли, мат)
Паша: – Щас его дружки прибегут, охрана.
Появившаяся Люба: – Паша?! Так это ты? За что же ты их, обоих?
Паша: – Обоих? Нет, я одного только.
Воробей: – Давайте их прикроем, что ли. (Накрывает оба трупа простынями, хотел поправить неловко сползшего Моисея, Паша остановил: «Не трогайте. Все должно оставаться так, как было». Слышно, как бегут милиционеры)
Паша: – Так, ребята. Сейчас меня вязать начнут, а я еще не решил – сдаваться мне или нет. (Орет в коридор: «Всем оставаться на местах! У меня – заложники!») Иди, Люба, скажи ментам, что у меня заложники, чтобы они не дергались даже.
Воробей: – Это кто, мы, что ли, заложники?
Паша: – Ну а кто еще-то? Вы, оставшиеся пока в живых пассажиры купе. Скажи им, чтобы из вагона вышли. Пока я не решу, что мне делать. Быстро, Люба!
(Люба уходит навстречу милиционерам)
Паша: – Ну вот. Сколько-то времени у меня есть. Да вы садитесь… как-нибудь. Давайте я вам расскажу, как все было. Кроме вас, мне никто и не поверит. А вам мне врать незачем.
Не было бы этого всего, если б я Моисея не впрягся поддержать. Сержант-то его совсем загнобил, с дерьмом смешал. Все напоить его хотел. Чтобы ему, пьяному, никто не поверил, что над ним милиция издевалась. Видели б вы, как Моисей жалко выглядел. Смотреть на него противно было. И вдруг он взбунтовался! Гордость в нем, значит, все-таки была. Как он мента опустил, такое ему тут сказал! Еврей наш, как на эшафот, поднимался, совсем страх потерял. Оно и то, лучше помереть, чем такое терпеть. Тут его сержант в кровь начал молотить. А Моисей защититься-то не может, он же прикованный – так вот, как сейчас, был. Этого уж я вытерпеть не смог, впрягся. Может, зря, что впрягся. Мент «макаров» свой вытащил, развел нас по углам. Но не выстрелил бы он. А Моисей его бутылкой достал. Прямо по роже, и нос, и губу в кровь разбил. Тут-то сержант и пальнул. Я кинулся на него – руку выкрутить. А он мне как-то легко пистолет-то отдал. Я и не сообразил, что он меня вокруг пальца, как последнего фраера, обвел. И держу я, идиот, этот пистолет, а сержант сел напротив и спокойненько так говорит: «Ну вот, на тебя Моисея и запишем. Вы тут дебоширили, я достал табельное оружие, ты его у меня вырвал из рук, по лицу вот сначала бутылкой ударил. Я сознание на секунду потерял, ты у меня пистолет-то и вырвал из рук. А потом дружка своего застрелил. Потому что поссорились вы крепко. Допустим, из-за Любы. Беспомощного совсем застрелил, потому что я уже успел его наручниками успокоить. И сидеть тебе, Паша, до окончания века»… Сказал и попытался в дверь ломануться. Забыл, гад, что сам ее на замок закрыл. Вот тут-то я его и положил…
Серега: – Зачем?
Паша: – Да я тогда и не думал зачем. От злости, наверное. А сейчас думаю, что правильно сделал. Моисея все равно на меня повесили бы.
Воробей: – Не жалко тебе сержанта?
Паша: – Нисколько.
Серега – Ты… сдашься?
Паша: – Чтобы остаток жизни в клетке провести? Да и не выдержу я больше тюрьмы. Я ж два срока тянул. Не хочу больше.
Серега: – Зря ты мента положил. Трудно было бы тебе оправдаться, но за тобой правда тогда была бы. А теперь что ж… Теперь…
Воробей: – Подожди, Сереж. Не об этом ты. Паш, а может, все-таки сдашься? Все-таки жить будешь.
Паша: – Для чего? Не для кого мне жить. Детей не нажил. Родителей схоронил. Не зря ко мне матушка во сне приходила. Точно к себе звала. Она все молчала, а в конце все-таки заговорила. (Воробей вскинулся было признаться, что это он разыграл Пашу: «Да не она это говорила!» Паша ответил так, что Воробей не стал разубеждать: «Она. Что ж я, мать родную не узнал бы»)
Тихонько подошла Люба, вся горюет.
Паша: – Чего ты, Люба, Моисея жалеешь? Или и мента тоже?
Люба: – Как же не жалеть, он же молодой совсем.
Паша: – Да он же рассказал тут, как над тобой измывался, или врал он?
Люба: – Не врал.
Паша: – Иди, Люба, к себе. Вдруг меня сейчас захватывать начнут, стрелять. Иди, Люба. Прости и прощай.
Люба: – За что простить-то?
Паша: – Ты – последняя женщина, которую я видел в своей жизни. Эх, мало вас у меня было, мало! Ну и прости меня за женщин, тех, кого обидел я чем. Иди.
Паша: – Воробей, а правда там жизнь есть?
Воробей: – Есть.
Паша: – А как они там к самоубийцам относятся?
Воробей: – Они там все понимают правильно. Они там честно, по справедливости все рассудят.
Паша: – А не по законам, как у нас, да?
Воробей: – Всех простят, кто прощения достоин.
Паша: – Вот и хорошо. Вот и славно. Успокоил ты меня. Надо же, совсем недавно ты просил нас не держать тебя здесь, отпустить тебя туда. (Пытается пошутить) Привет там от тебя передавать?
Серега: – Может, все-таки…
Паша: – Нет, Сереж. Все уже решено и подписано. Вот и водка осталась, как раз полстакана. Вы мне курить только дайте.
(Серега достает пачку, протягивает Паше)
Паша: – Ну, мне это много. Мне одну только. Ну все, ребята, ступайте. Не надо, не надо прощаться, так ступайте. Вспомните меня хоть иногда. Почему-то хочется, чтобы кто-нибудь помнил меня на земле… (Закрывает дверь в купе, выкинув в коридор труп сержанта)
***
Серега и Воробей выпрыгивают из вагона в окружающее пространство. Встали на секунду.
Серега: – Пойдем, Воробей.
Воробей: – Так здесь же степь кругом. Куда мы пойдем-то?
Серега: – Не боись, разберемся. Здесь кругом – моя Родина.
Люба: – Куда же вы, уходите в никуда?
Воробей: – Прощай, Люба. А уходим мы не в никуда, а в свободу. «Никуда» и «свобода» – это похожие вещи. Но разные, черт побери!
Серега: – Прощай, Любонька. Пойдем мы. А то ведь затаскают нас как важных свидетелей. А тебе, что ж. Тебе по инструкции положено при вагоне быть…
Люба: – А зачем там Паша заперся?
Серега: – Может, записку прощальную пишет.
Воробей: – Скажешь тоже. Ему и писать-то нечем.
Люба: – Он что, стреляться надумал? Что же вы меня одну-то бросаете?
Серега: – Не переживай, Люба, очень скоро у тебя здесь будет очень много народа. А мы – пойдем.
Воробей и Серега отходят на несколько шагов в зрительный зал, звучит выстрел, друзья останавливаются.
Серега: – Вот теперь, Паша, прощай.
Воробей: – До встречи, Паша.
Серега: – Идем! Из этой истории мы, кажется, выскочили.
Воробей: – Выскочили. И только для того, чтобы вляпаться в следующую.
Серега: – А может, хватит историй?.. А? Может, вернуться мне в семью и не бегать из нее больше никуда?..
Воробей: – В какую семью надумал вернуться?
Серега: – В ту, где у меня дочь.
Воробей: – Тогда я на Север уеду. На Чукотку. Куда-нибудь в бухту Провидения. Как в детстве мечтал. Может, там нет такого дурдома, как здесь, на материке. Может, там нет столько уродов, как здесь…
Серега: – Может. Хотя – вряд ли. Уроды-то, они не вокруг нас, а внутри. Так что куда ни убегай, они всегда рядом.
Воробей: – Внутри, говоришь? Может, так, может, не так. Одно я знаю точно: нам следует немедленно выпить!
Серега: – Тогда поторопимся! Я там видел какую-то деревню.
(Уходят из зала. Занавес.)

• « МАРГАРИТА
• » Аэродром подскока