Зона: – Мне, кончено, тюрьма уже дом родной. Но никогда я туда не хотел и не стремился. Но вот освободишься и стоишь как на берегу каком. А жизнь-то нормальная – вот она, как незнакомая река мимо бежит, и ты – чужой для нее. И пробовал я в нее войти, но ничего не получалось. А тут друзья, пьянки-гулянки. Напился на воле, а похмельем маешься уже в тюрьме. Я потому и пить-то боюсь. Если еще раз к хозяину попаду – все! Уже ни времени, ни сил не останется на обыкновенную человеческую жизнь.
Левандевский: – А почему костюмы опять не шьешь? Чего ты сторожишь-то и монтировщиком заработаешь?
Зона: – Я столько лет рукавицы на зоне шил, боюсь, костюмы уже не получатся.
Левандевский: – Чего бояться-то? Попробовать надо. Хочешь, я с Веркой из швейной мастерской поговорю, она тебе поможет.
Зона: – Второй раз за ночь одну и ту же женщину предлагают. Пожалуй, надо соглашаться.
Левандевский: – Чего?
Зона: – Это я так. Чайку поставить?
Левандевский: – Давай.
Зона колдует с нифелями у плитки, рассказывает: – Корешок у меня в последней командировке был, из летчиков. Говорил все: «Срок для меня – как аэродром подскока». Это у них, летунов, термин такой специальный. Когда цель важная какая-то, до нее обязательно нужно добраться, очень далеко, одной заправки не хватит. И вот где-то рядом уже с этой целью аэродром есть скрытый. Чтобы летчики сели там и заправились. И все это быстро – посадка, заправка, взлет. Поэтому и называется так – аэродром подскока. Последняя передышка перед самой главной, может, в жизни целью. Ну вот и говорил летчик-то мой: у меня, мол, новая, другая совсем жизнь начнется после лагеря. А откуда она, новая-то, возьмется?
Левандевский: – Думаешь, нельзя ее изменить?
Зона: – Кого? Жизнь-то? Жизнь-то можно изменить. А вот судьбу свою не изменишь.
Левандевский: – Это разные вещи – жизнь и судьба?
Зона: – Конечно. Это вроде как жена и любовница. Живешь с одной, а любишь другую. К жене уже привык, и она тебя терпит, и устроено все, понятно. И бросить ее, и уйти к той, по кому сердце болит, вроде бы хочется и надо бы, да вот страшно что-то. То ли жалко оставить что с женой накопил, то ли сомневаешься, хватит ли тебе сил на любовь. Все одно – чего-то боишься. И весь тебе тут аэродром подскока. Вместо того чтобы взлететь, подпрыгиваешь на одном месте.
Левандевский: – Хм-м. Аэродром подскока. Я знаешь, что сейчас вспомнил, – первый прыжок с парашютом. Ты прыгал?
Зона: – Обижаешь. Я – бывший сержант ВДВ. У меня 37 прыжков.
Левандевский: – Ну тогда поймешь. Что-то у нас с погодой не заладилось, кружили долго, сели. Нас из самолета даже не выпустили, опять взлет. И уже не страх даже, а жуть взяла. И настолько бояться надоело, что уж скорей бы выпрыгнуть, чтобы только кончилось это томление. Я вот так себя и ощущаю в последнее время. Выскочить бы из ситуации, которая по жизни сложилась. Соскочить с этого надоевшего круга. Хоть бы и в пропасть даже.
Зона: – Это у тебя от несчастной любви.
Левандевский: – Чего?
Зона: – Извини, мне, наверное, не надо бы об этом говорить. Ты не думай, об этом никто не догадывается в театре. Ну, может, и догадывается, но не знает наверняка. Даже и сплетен про вас никаких нет. А я-то вас просто вижу часто. Избушка рядом с той полянкой на берегу речки, куда вы любите приезжать, это моя избушка, живу я там.
Левандевский: – Ну и чего ты успел рассмотреть?
Зона: – Да все. Что ты очень любишь нашу приму. Может, и она тебя любит. Только, быстрее всего, ты для нее просто любовник. Но даже если и любит, то вряд ли она бросит своего мужа ради тебя.
Левандевский: – Недостоин я ее, что ли?
Зона: – Не то чтобы недостоин. Неустроен ты. Умпелева, она женщина яркая, видная. У нее квартира в центре города, у нее машина своя, муж бизнесмен. В театре она – первая актриса. Что еще желать для полного комплекта? Страсти запретной, любовника, тебя то есть (Зона опять как-то странно принюхивается).
Левандевский: – А если у меня завтра же появится квартира в центре города, машина, а сам я буду не каким-то занюханным рабочим сцены, а менеджером, да что менеджером, владельцем солидной фирмы?
Зона: – Ты действительно все это можешь получить?
Левандевский: – Могу.
Зона: – Золотую рыбку, что ли, выловил?
Левандевский: – Да нет. Просто родился 30 лет назад в семье советского инженера, который стал с годами сначала красным директором закрытого завода, а потом чуть ли не владельцем его. Да еще и депутат вечный. И теперь мне достаточно просто помириться с ним. Уж единственному-то сыну не откажет ни в чем. Фирму какую-нибудь подарит. Это сын у него один, а «дочек» при заводе немерено. «Дочки» – это дочерние предприятия (видя, что Зона не понял про дочек»).
Зона: – А чего вы с ним не поделили?
Левандевский: – Да ты понимаешь, он всегда честный был. И меня так воспитывал, честность и порядочность – прежде всего. А потом бодяга вся эта началась в стране, рынок, реформы. И как-то он так быстро на деньги подсел. И матушка подзуживала. Курорты, новые квартиры, дом загородный, заграницы. Оно бы и хрен с ним, оно бы и ничего, и, может быть, даже и хорошо. Но работяги-то заводские в это же самое время без зарплат сидели, он на них, как на быдло, уже смотреть начал. Ну и меня в свою новую веру перекрещивать принялся. «Бросай свое актерство, идем ко мне, делом будешь заниматься, я тебе после себя завод оставлю». Актерство свое я бросил, но к отцу так пока и не прибился.
Зона: – Подчиниться ему не смог? Что ж, когда у человека нет сил подчиняться, он вынужден жить свободно.
Левандевский: – Экую философскую формулу ты завернул!
Зона: – А я последний срок в библиотеке тянул. Начитался всякой достоевщины.
Левандевский: – Чай еще остался, мыслитель? Сделай радио погромче.
(Зона добавляет звук, там Маргарита передает чьи-то поздравления с днем рождения.)
Левандевский: – А давай я тебе песню закажу, день рождения все-таки.
Зона: – Закажи.
Левандевский: – Кого послушать хочешь?
Зона: – Душевное что-нибудь.
***
Картина 5.
Левандевский набирает номер ведущей радио. Голос его преображается, видно, что он мастерски владеет им (поставленности и правильности голоса удивляется Зона).
Левандевский: – Здравствуйте, Маргарита!
Ведущая: – Доброй вам ночи. Представьтесь, пожалуйста.
Левандевский: – Я могу представиться Воландом и Берлиозом, Коровьевым и Азазелло…
Ведущая: – Хорошо, что не Мастером. Мастера мне так надоели со своими предложениями познакомиться. Я вижу, вы прекрасно знаете мой любимый роман?
Левандевский: – Когда-то и у меня это был любимый роман.
Ведущая: – А сейчас?
Левандевский: – А сейчас… А сейчас я опустился до детектива. Маргарита, я хочу поздравить моего друга с днем рождения. Кстати, он большой любитель Достоевского…
Ведущая: – Почему кстати?
Левандевский: – Ну хотя бы потому, что Михаил Афанасьевич Булгаков списал своего Коровьева с Коровкина у Федора Михайловича Достоевского. Мелкий бес с такой фамилией – Коровкин – есть в «Братьях Карамазовых».
Ведущая: – О, приятно поговорить с людьми, так хорошо знающими русскую литературу. Скажите, а кто ваш друг, чем он занимается по жизни?
(Левандевский делает эффектную «театральную» паузу. Зона смотрит на него чуть ли не с открытым ртом, ждет, что тот скажет сейчас, что его друг – по жизни – вечный зэк.)
Левандевский: – А вы знаете, мой друг – хороший солдат.
Маргарита: – Хм. «Хороший солдат» – так, мне кажется, может сказать про другого человека только тот, кто и сам – хороший солдат. Вы тоже хороший солдат?
Левандевский (после длинной паузы): – Был. Теперь я обыкновенный боец. (На «бойца» вскидывается Зона и опять нюхает воздух.)
Маргарита: – Я вас не совсем поняла, но давайте поставим песню для вашего товарища, а потом пообщаемся, вы меня заинтриговали. Что будем слушать, что-нибудь военное?
Левандевский: – Нет. Маршев нам не надо. Давайте Ингрид. Можно «Танго», а лучше ее первый хит, тот, где у аккордеона неплохая партия.
Маргарита: – Итак, слушаем Ингрид, а вы, Мастер, не кладите трубку, у меня к вам есть несколько вопросов…
(Левандевский дождался песни и отключился, не стал продолжать знакомство с Маргаритой.)
Зона: – Вот, блин, бабы на тебя даже по радио вешаются. Что ты с ней дальше не стал знакомиться?
Левандевский (отстраненно): – Потом…
***
Зона в упор, с остановившимся взглядом, замерев, смотрит на Левандевского. Выключает радио.
Зона: – Вспомнил. Вот как ты сказал, что ты был когда-то хорошим солдатом, а теперь боец – вспомнил. Вспомнил я этот запах. Это не бархат так пахнет, так от снайпера нашего пахло, когда он с удачной охоты возвращался. Это запах смерти, запах убийства.
Левандевский: – А я и был снайпером. В первую чеченскую.
Зона: – Этот запах несколько часов держится. Сутки, самое большое.
Левандевский: – А ты с ума не сошел?
Зона: – Вот и в Афгане мне то же самое говорили. Никто, кроме меня, запах убийства не слышал.
Левандевский: – Вот и ты про него забудь. И не вспоминай никогда, и не говори никому… (Включает радио, там еще поет Ингрид.)
Конец первого действия
Действие II
Вечер того же дня. Нас сцене – монтировщики. Они проходят через сцену с декорациями (спектакля, который они готовят, зритель не увидит). Отдельно от сцены (над ней вторым ярусом или где-то в глубине зрительного зала) расположен внутренний буфет – только для работников театра. Хозяйничает в нем Зина – разбитная женщина лет сорока. В глубине сцены – гримерка примадонны Умпелевой и комната отдыха монтировщиков.
В неторопливую работу монтировщиков суетливо и бестолково вмешивается их начальник Вертухай. На него никто не обращает внимания.
Картина 6.
Вертухай: – Побыстрее, пожалуйста. Ну что вы там возитесь! Ведь опаздываем! Режиссер волнуется! Актеры волнуются! Я волнуюсь! Поторопитесь, голубчики!
Зона (бурчит сквозь зубы): – Сам ты голубчик!
Вертухай: – Что? Что ты сказал?
Зона: – Дорогу, говорю, гражданин начальник, уступи. Трудиться мешаешь.
Вертухай: – А! Проходите, проходите, голубч…, то есть товарищи!
Зона: – Цыган! Ты будешь работать?
Цыган: – Нет. Устал я что-то вчера.
Зона: – Это с Веркой, что ли, устал?

• « Уроды
• » Звездный час