Цыган: – Ага. Вымотала она меня, заездила. Мы с ней в подъезде еще разок полюбились. Ух и искусная же баба! Зря ты вчера от нее отказался.
Зона: – Что ж ты о ней, как о какой-то шлюхе…
Цыган: – Шлюха не шлюха, а баба одинокая, голодная. И ведь не одна она такая в театре – полно их, одиноких. Вот на прошлой неделе Нинка, которая гримерша, прямо на подоконнике мне отдалась. И ведь молодая совсем. И не уродина. Чего себе мужа не найдет? Зона, у тебя жене сколько лет?
Зона: – 37. А тебе зачем?
Цыган: – 37. А Нинке 26 всего. Ты что, Зона, молодое мясо совсем не любишь?
Зона: – Цыган, давай-ка раз и навсегда замнем разговор про мою семью. Я в твой табор не лезу, ты в мой не лезь.
Цыган: – Как скажешь. Только тяжело мне одному-то с вашими тутошними одинокими женщинами…
На сцене появляется Мелихов. Стоит какое-то время никем не замеченный, соскучился, должно быть, по запаху кулис. Совсем рядом шаркает ногами старик Петрович, несет перед собой кепку, как милостыню просит.
Мелихов (ласково): – Здравствуй, Петрович!
Петрович: – Григорий Иваныч, премного рад видеть вас снова на сцене (всплескивает руками, роняет кепку, из которой сыпятся гвозди. Обнимаются. Начинают вместе собирать гвозди).
Мелихов (кивая на пару студентов): – Это что, новенькие у вас?
Петрович: – Студенты. Филологи. Или искусствоведы. Исключительно грамотные молодые люди. Весь репертуар из служебной ложи уже пересмотрели.
Мелихов (разочарованно): – Студенты, значит, денег у них нет. Однако спрошу. Петрович, в шашки сыграем?
Петрович: – А как же! Сейчас мы тут уже заканчиваем, ты заходи, Гриша, заходи, как время будет.
***
Студенты, чуть в сторонке, разговаривают между собой.
Трезвый студент: – Ты видел, это же Мелихов!
Пьяненький студент: – А кто это?
Мелихов как бы нечаянно выходит им навстречу, когда те уже с пустыми руками возвращаются через сцену за очередными декорациями. Величественно их оглядывает, держит паузу.
Трезвый студент: – Здравствуйте, Григорий Иванович!
Пьяненький студент: – Здрасьте, товарищ Мелихов!
Мелихов: – Добрый день, молодые люди. Новенькие у нас? Как вам нравится в театре и не займете ли вы мне немного денег?
Студенты выгребают карманы: – Вот все, что есть.
Мелихов: – Благодарю. Буду обязан (Раскланивается и отправляется во внутренний буфет).
***
Учитель (таща что-то тяжелое): – Что, студенты, Мелихов у вас деньги просил? Дали? Ну все, забудьте про них.
***
Петрович все еще кряхтит на коленках, гвозди собрал, пробует встать, не получается, поскольку в одной руке у него кепка и он никак не поймает равновесие (стар ведь бесконечно). Надевает кепку на голову, гвозди, конечно, сыпятся, помогает себе встать уже обеими руками. Тут ему на помощь приходит Иваныч – чуть только менее дряхлый старик.
Иваныч: – Все, Петрович. Декорация готова. Ступай отдыхать. Шашки расставляй.
Петрович: – Готова? Ну и славно (Вытряхивает из кепки остатки гвоздей и отправляется в свой угол. Монтаж декораций, естественно, еще только в самом разгаре).
***
Картина 7
Буфет. Зина и Мелихов.
- Здравствуй, Зиночка! (Протягивает деньги) Водочки мне налей.
Зина: – Здравствуйте. Мне неудобно говорить. Но, Григорий Иванович, долг за вами очень уж большой.
Мелихов: – Отдам, Зиночка, отдам.
Зина: – Вы самый талантливый актер в театре, почему вы не можете заработать? Другие вон передачи всякие на телевидении ведут, в рекламе снимаются…
Мелихов: – Мне предлагали браслеты рекламировать, циркониевые. От давления будто бы помогают. Только обман это все, обман и суета. А телевизор – это и вовсе пошло.
Зина: – Ну, конечно, вам бы только о вечном думать! А у меня касса из-за вас вся запутана.
Мелихов: – Отдам, Зиночка. Скоро отдам. Идейка одна есть любопытная. Если получится, будут у меня деньги. А должно получиться! (Выпивает изрядный глоток и вместе с хмелем погружается в какие-то свои размышления.)
Зина: – Дедом Морозом, что ли, собираетесь подработать? Как в прошлом году? Вы ж на второй день в запой ушли, костюм казенный продали. Даже бороду!
Мелихов: – А? При чем здесь Новый год? Не скоро же он еще. А бороду я не продавал. Я ее подарил кому-то. На Центральной площади.
Зина: – Не много вы пьете-то?
Мелихов: – Да что тут пить-то?
Зина: – Ну это же только начало.
(Выпивает одним глотком водку и вместе с хмелем погружается в какие-то свои размышления. Их разговор уже слышит режиссер. Он волнуется – премьера. И хотел бы чего-нибудь выпить, но при Мелихове, которого он хотя бы раз в год увольняет за пьянство; долго не решается войти, стоит в дверях.)
Режиссер: – Ну, Зиночка, Григорий Михайлович вылечился у нас от чрезмерной любви к алкоголю.
Мелихов: – Григорий Михайлович Мелихов – у Шолохова в «Тихом Доне». А я – Григорий Иванович. Здравствуйте. А курс лечения от алкоголизма я прошел анонимно. У меня справка имеется.
Режиссер: – Знаю я, как вы его проходите. Уж и сами, верно, не помните, сколько этих ваших справок в директорском столе лежит.
Мелихов: – Никита Сергеевич, не будем о низком.
Режиссер: – Никита Сергеевич – это Хрущев с Михалковым. А я – Никита Михайлович. А вы зачем в театре? В спектакле не заняты, репетиций вечером не было.
Мелихов (соскочив с иронического тона): – Сами посудите, что мне в пустой комнате-то делать. А здесь люди кругом. В зале можно посидеть, вместе со зрителями. Если места, конечно, свободные есть.
Режиссер (с гордостью): – Сегодня – нет! Ни одного свободного местечка! Зиночка, мне коньячку, 50 граммов, «Московского».
Мелихов: – Ах да! (Как будто только что вспомнил, на самом деле – это хорошо выстроенный комплимент.) С праздником вас! С премьерой! (Выпивает последний глоток водки.)
Режиссер тронут, ему становится стыдно, что не пригласил Мелихова на банкет: – Спасибо, милейший. Кстати, а оставайтесь-ка вы на банкет! (Уходит.)
Зина: – «Мест свободных нет»! Опять из кассы приходили: «Зиночка, возьми хоть несколько билетов, позови кого-нибудь или просто отдай кому-нибудь, надо, чтобы хоть на первом – премьерном – показе аншлаг был».
Мелихов (протягивает Зине пустой стакан и остатки денег): – Вот, налей еще водочки, насколько хватит.

Зина (не считая, бросает его мелочь в кассу, опять наливает нормальные 100 граммов): – Так где деньги-то собираетесь найти, Григорий Иваныч?
Мелихов: – Пьесу мне принесли посмотреть. Автор наш, местный, но его никто не знает, это его первая проба (на самом деле пьесу пишет сам Мелихов). Строго говоря, это и не пьеса пока, а так, рабочие сцены, наброски, этюды. Но если все до конца додумать, очень глубокая вещь может получиться, очень театральная.
Зина: – Вы соавтором хотите стать?
Мелихов: – Соавтором? Нет, я поставить ее мечтаю.
Зина: – Григорий Иваныч! А Виталику роль дадите?
Мелихов: – Какому Виталику?
Зина: – Ну, который сегодня сына играет, сына главных героев.
Мелихов: – А-а. В 30 лет 18-летнего юношу?
Зина: – Ага. И все-то у него роли такие вот маленькие, незаметные.
Мелихов: – И уже столько лет.
Зина: – Мне его прямо жаль. Он иногда тут вот у меня напьется тихонько и чуть не плачет.
Мелихов: – Нет, нет у меня для него роли (опять проговаривается об авторстве пьесы и торопится поправиться). Нет, в пьесе для него роли нет (И опять проговаривается). Там у меня серьезные люди. Нет там героя, который прыгал бы на сцене задорным козлом с одной репликой. Другого-то твой Виталий во всю жизнь сыграть не сумеет. Вот Левандевскому я бы дал роль. И не просто роль – из самых основных, да заглавную просто!
Зина: – А правда, что они оба у тебя учились, на одном курсе – Левандовский и Виталик?
Мелихов: – Учились. И Виталика-то сразу надо было гнать из артистов. Да тоже вот, как тебе, жалко все было. Так в нем одна фальшь бодрая и осталась. Да что ты навязалась с этим Виталиком?!
Зина: – Да я ж только спросила! Это вы сами завелись.
Мелихов: – Извини, Зин. И правда, завелся. Потому что наоборот должно быть: Виталику бы декорации-то носить, а не Левандевскому! Их как будто судьба местами перепутала. Левандевскому на сцене надо быть, а не Виталику.
Когда он ко мне на курс пришел – это ведь как оправдание всему моему преподавательству было. Вот он – мой главный ученик. Помочь ему, передать что сам умею – и все, не зря уже может даже жизнь моя прошла. Разглядел талант и ему должен был глаза на этот его талант открыть. А я – не сумел.
Как он играл! Уже на первом даже курсе. А потом скандал у него какой-то с отцом случился. И все. Ушел он из училища. Я тоже в позу встал. Думал, за документами придет или просто проститься со мной, тогда и поговорю не пришел. А меня гордость взяла, обида дурацкая. Я на тебя, мол, так надеялся, лучшим своим учеником называл, а ты вот так вот, до свиданья даже не сказал мне.
А может, это и был мой главный долг в жизни – удержать его, спасти талант. На поклон я должен был к нему пойти, на колени встать, но удержать. Гордость, гордыня проклятая. Как я его из армии ждал! Я бы его за руку на сцену привел. А он после службы еще на четыре года куда-то пропал.
Зина: – Но сейчас-то он уже в театре!
Мелихов: – Только не на сцене, а монтировщиком декораций. И живет как… во сне каком-то. Пьет. Я говорил ему, тебе играть надо, ты должен быть на сцене!
Зина: – А он?
Мелихов: – Сил, говорит, пока нет. Дайте мне время вспомнить, любил я театр по-настоящему или это мне просто казалось.
У Сережи внутри такая бездна! В обе стороны: и вверх – в небо, к самым звездам, и вниз – в пропасть, в преступление, в разврат. В страдание! Предложу ему роль, уговорю! Пусть он лучше на сцене мучается и сердце свое рвет, чем в жизни.
Зина: – Ух! Прямо дух от ваших слов перехватило. А женскую главную роль Умпелевой, конечно, отдадите?
Мелихов: – Умпелевой? Не знаю. Не думаю. Нет. Она не сможет.
Зина: – Как это? Примадонна в театре всю жизнь главные роли играет – и не сможет?

• « Уроды
• » Звездный час